С тех пор ему нужна была только Эбба. В любое время суток, ночью или днем, стоило ей повести бедрами, и он был уже готов. Он бил ее, уже в тот первый вечер он в ярости ударил ее, но никогда не избивал ее так, что это было бы невыносимо. Эбба считала это частью любовного акта, обращая зло в добро, и была снисходительна к нему. Он ведь был таким красавцем, все женщины обожали его.

Они поженились, и теперь у него было больше времени, чтобы обратить ее в истинную веру, освободить ее от сетей греха. Он продолжал колотить ее, но от этого страсть его разгоралась еще сильнее, и он оказывался в роскошных объятиях своей жены.

Поэтому он ненавидел ее, подозревая, что все это дело ее рук. Он был истинно верующим, она же пыталась увести его с пути истинного.

Из дома пришло известие, что умер его старший брат. Кнапахульт перешел к Карлу.

Они тут же переселились туда и взяли в руки хозяйство. С ними была их маленькая дочка Гунилла. Это был единственный их ребенок, потому что они потеряли маленького сына. Из-за этой несправедливости Карл еще сильнее возненавидел свою жену.

Он продолжал считать себя таким же обольстительным, как и в молодости. Но нередко замечал презрительную гримасу на лице Эббы, когда взгляд ее скользил по его жирному животу, свисающему складками, видел, как она морщит с отвращением нос, чувствуя крепкий запах мужского пота, исходящий от него; а однажды она даже сказала, что его тощие, волосатые, костлявые, незагорелые ноги кажутся ей просто отвратительными. Тогда он в ярости устроил ей настоящую взбучку. Забыла она, что ли, о всех тех женщинах, которые лежали перед ним на коленях и у которых от одного его взгляда становилось мокро между ногами? «Да, так оно и было», — осмелилась произнести Эбба, тут же получив затрещину.

Эбба была старше его на год, но выглядела молодо. Зрелость — вот для нее подходящее слово. Ее роскошные формы стали еще более явственными, она превратилась в шикарную женщину.

Эбба и сама знала это. Карл называл ее шлюхой, потаскухой, распутницей и прочими известными ему обидными прозвищами, но она на это не реагировала. Он никогда не подозревал ее всерьез в измене, потому что был уверен — она боготворит его. Он не имел ни малейшего представления о тех пленительных, преисполненных негой часах, которые она проводит в амбаре со странствующими торговцами или бродягами, в то время, как он сам был на службе в Бергквэре.

Эббу не беспокоило, догадывается ли об этом Гунилла. Или, вернее, Эбба не хотела об этом знать. Она старалась быть осторожной, встречаясь с другими мужчинами, решив попросту закрывать глаза на то, знает ли об этом дочь. Никогда в жизни она не стала бы выяснять это. Эбба добровольно надела себе на глаза шоры.

Привлеченный ее силуэтом у окна, Карл тяжело поднялся и подошел к ней.

— Посмотри на нее, Карл, — сказала она, толкая локтем мужа. — Только посмотри, она опять о чем-то мечтает! Стоит и смотрит, как садится солнце, вместо того, чтобы собрать ведра.

Карл оттолкнул ее руку, так что та ударилась о раму окна, и сказал:

— Ну и пусть! Я займусь ею, когда она придет домой. Ишь, какая лентяйка!

Эбба уже пожалела, что привлекла внимание мужа.

— Не надо ее трогать, Карл! В этом нет ничего плохого. Лично мне кажется, что она усердная. Разве она не слушается нас? Разве не угождает нам во всем, хотя ей всего только пятнадцать лет? Что плохого, если она мечтает о чем-то? Мы должны мириться с этим.

Его заскорузлая рабочая лапа легла на ее ягодицы, медленно ощупывая ткань платья.

— Она избалована, — сквозь зубы процедил он.