– Полагаете, ваша графскость, здесь… может быть ключ к тайне?

    – Это не так важно, – ответил я. – Ты разве не чувствуешь?

    Она прошептала смятенно и униженно:

    – Нет, мои рецепторы ничего не улавливают.

    – Женщина, – сказал я покровительственно и почесал у нее за ухом. – Ничего, зато ты красивая.

    Она вспыхнула, польщенная, но в глубине красивых глаз оставалось недоумение. А я не стал объяснить, что, хотя погони и перестрелки – необходимейшие составные жизни, без них ну никак ни в одну дыру, но в жизни обязательно должно возникать женское тело, даже Тургенев без него не обходился, хоть и предпочитал на анатомическом столе, а при нынешней свободе этого самого женского должно быть много: обнаженного, потного, с крупными сиськами и заостренными сосками… покрасневшими и затвердевшими, и чтоб живот мягкий и с небольшими валиками на боках, как французские ручки, ягодицы чтоб вздернутые, широкие и высокие, чтоб при каждом шаге покачивались, как женский ум…

    Амбалы оглядели нас цепкими глазами: новенькие, не-поддатые, без автоматов и гранатометов, отступили, а мы пошли навстречу музыкальному грохоту, бегающим по стенам и потолкам лучам цветных прожекторов в поисках немецких самолетов.

    В зале воздух, пропитанный ароматами дешевого вина, травки, клея и дезодорантов, изменяющих формулу запаха пота. После солнечного дня показалось почти темно, затем глаза различили в багровом полумраке нечто похожее на огромный чан с дождевыми червями, что пытаются выбраться через край. Правда, некоторые вроде бы как раз закапываются. Полуобнаженные тела блестят, цветные пятна бродят по залу, а ритмичный грохот заставляет кровь струиться чаще, сердце подстраивается под навязываемый ритм, все танцующие выглядят одним существом…

    На приподнятой площадке у шеста вертится, изгибаясь, пританцовывает уже обнаженная девица с крупным бюстом и рельефными ягодицами. Танцует с явным удовольствием, еще свеженькая, наслаждается тем, что у нее сильное сексуальное тело и что мужчины смотрят с жадностью, а их подруги застыли с кислыми улыбками.

    Две трети зала заполнены танцующими, точнее – покачивающимися под оглушающую музыку, из-за тесноты хрен потанцуешь, а треть отдана под столики. Мы отыскали не только свободные места, но и свободный стол, сюда приходят потанцевать, на голых бабе поглазеть, а не жрать, официант подошел сразу же, я брезгливо отстранил листок с меню:

    – Я неграмотный, потому и богатый, ясно? Неси коньяк, но только хороший, понял? И че-нить для выпивки… В смысле, пить буду, понял? И поесть не забудь. Да не сам, а для меня и моей крошки. Учти, едим много, хоть и худые. Глисты, наверное.

    Он изогнулся в почтительнейшем поклоне, исчез. На кухне разом закипела бурная деятельность, словно в первые годы индустриализации и подъема животноводства. Из окошка то и дело выглядывали красные морды поварят, всем хочется посмотреть на олигарха, потом шеф-повар их прогнал и закрыл окошко.

    Я лениво осматривался, сперва, ессно, на танцовщицу у шеста, обратил благосклонное внимание на певицу, та едва не заглатывает шишку микрофона ярко накрашенным ртом. В отличие от шестовички певица в скромном сарафане с постоянно выпрыгивающей из-за слишком низкого выреза грудью поет неплохо, совершенно не замечая фокусы своих молочных желез, а когда спохватывается, мило краснеет и поспешно заправляет обратно, не забывая мимоходом потереть и без того красный и разбухший кончик. Народ хлопал и следил, когда же снова от резкого движения эта вэщь выпорхнет на свободу. Я заметил, что все повторяется через точно рассчитанные интервалы, когда ожидание достигает пика, здесь важно ни в коем случае не давать ему спадать, режиссура отпадная.