Если костюма нет, на ярмарку идти не стоит — нечего там делать. Придется сидеть дома, пока другие, везунчики, будут искать приключений на местном бродвее. Рядом с ними сквозь волшебный мрак «Старой мельницы» будут скользить таинственные девушки, юные и сговорчивые, а его там не будет — и все из-за тупости, эгоизма и лживости какого-то продавца из магазина готовой одежды. А через пару дней ярмарка закроется… навсегда… и эти девушки, самые неуловимые, самые желанные на всем свете, вместе с этой сестренкой — по слухам, самой симпатичной девочкой из всех троих… будут для него потеряны навек. Они умчатся на «блатц-уайлдкэтах» в лунную ночь, а Бэзил даже не успеет их поцеловать. Да, он до конца своих дней (только надо успеть добиться увольнения того продавца, чтобы помнил, как своим поступком загубил ему, Бэзилу, жизнь) будет с неизбывной горечью оглядываться на этот безвозвратный день. Подобно многим из нас, Бэзил отказывался понимать, что в будущем у него появится масса желаний, равноценных нынешним.

Он вернулся домой; пакет так и не доставили. Бэзил угрюмо слонялся из комнаты в комнату, а в половине седьмого по настоянию матери сел ужинать и молча поставил локти на стол.

— Неужели ты не проголодался, Бэзил?

— Нет, спасибо, — с отсутствующим видом сказал он, даже не разобрав, что ему положили.

— До твоего отъезда целых две недели. Какая разница…

— Да я не потому. Просто голова разболелась.

Когда ужин подходил к концу, его рассеянный взгляд упал на бисквитный торт; с видом лунатика Бэзил съел три куска.

Ровно в семь он услышал звук, призванный возвестить начало волнующего, романтического вечера.

У крыльца тормознул автомобиль Лимингов, и в следующий миг Рипли Бакнер нажал на кнопку дверного звонка. Бэзил мрачно поднялся из-за стола.

— Я сам открою, — сказал он Хильде. А потом с неявным, обезличенным упреком — матери: — Извини, я сейчас. Только скажу им, что на ярмарку пойти не смогу.

— Разумеется, сможешь, Бэзил. Не глупи. Если какой-то…

Бэзил не дослушал. Распахнув дверь, он увидел на ступеньках Рипли Бакнера. У того за спиной был припаркован лиминговский лимузин: старый, высокий, подрагивающий на фоне полной луны.

Трам-та-ра-рам! В конце улицы загрохотал фирменный пикап магазина «Бартон Ли». Трам-та-рам! На тротуар спрыгнул водитель, установил железный противоугон, заспешил вдоль по улице, свернул не туда, возвратился и наконец приблизился к ним с длинной прямоугольной коробкой в руках.

— Подожди минуту! — неистово вскричал Бэзил. — Это разницы не сделает. — Я сейчас. Будь другом, подожди минуту. — Он выскочил на крыльцо. — Эл, мне только что… мне только переодеться. Подождете, а?

В темноте мелькнула искра от сигареты — Эл повернулся к шоферу; автомобиль, уняв дрожь, вздохнул и затих, а небеса вдруг осветились звездами.

И снова ярмарка — совсем иная, нежели днем; так девушка при свете дня отличается от своего сияющего вечернего воплощения. Алебастр и картонки растворились, остались лишь образы дворцов и павильонов. Очерченные гирляндами огней, эти образы сулили кое-что притягательное и таинственное; их свойства передавались и посетителям, которые в одиночку и компаниями прохаживались по маленьким запутанным бродвеям, рассекая полумрак своими бледными лицами.

Ребята поспешили к месту встречи; девушки поджидали в затемненном «Храме пшеницы». Их силуэты соединились в стайку, и у Бэзила возникло какое-то дурное предчувствие.