— Неохота, — равнодушно промямлил он. — Я-то при чем?

— Просто решил тебя позвать.

Тут Гаспар, немного устыдившись, издал саркастический смешок и склонился над мороженым.

Развернувшись, Бэзил подошел к стойке и глухим, незнакомым голосом заказал клубничный десерт. Он ел, не чувствуя вкуса, под шепотки и фырканье у себя за спиной. Как в тумане, он направился к выходу не заплатив, но его окликнул буфетчик, что вызвало новый взрыв издевательского хохота.

Бэзил хотел было вернуться и врезать кому-нибудь из насмешников, но этим он ничего бы не добился. Ему сказали бы правду: он потому пресмыкается, что никто не хочет с ним ехать. Сжав кулаки, он в бессильной ярости вышел на улицу.

Теперь нужно было срочно найти третьего кандидата на поездку в Нью-Йорк — Тредуэя. Того приняли в Сент-Реджис, когда учебный год шел полным ходом, и неделю назад подселили в комнату к Бэзилу. Поскольку Тредуэй не был свидетелем травли, которой Бэзил подвергался на протяжении всей осени, Бэзил держался с ним естественно, и у них завязались если не дружеские, то, по крайней мере, ровные отношения.

— Слышь, Тредуэй, — окликнул он, еще не оправившись от эпизода в кондитерской. — В субботу после обеда не хочешь смотаться в Нью-Йорк, на спектакль?

Он осекся, сообразив, что рядом стоит его заклятый враг Брик Уэйлз — парень, с которым у них вышла драка. Переводя взгляд с одного на другого, Бэзил уловил досаду в глазах Тредуэя и отсутствующее выражение Брика Уэйлза: все стало ясно. Тредуэю, который еще не вполне освоился в школе, только что открыли глаза на персону его соседа по комнате. Как и Толстый Гаспар, он мог бы откликнуться на искренний зов, но предпочел разорвать дружеские отношения.

— Еще не хватало, — коротко бросил он. — Бывай.

Эти двое пошли мимо него в сторону кондитерской.

Получи Бэзил этот равнодушный, а потому особенно горький отпор в сентябре, он бы этого не выдержал. Но у него уже образовался панцирь, который, не добавляя ему привлекательности, кое-как защищал от некоторых изощренных видов травли. Мучимый тоской, отчаянием и жалостью к себе, он прошелся по улице в противоположную сторону, чтобы унять спазмы, кривившие его лицо. А потом развернулся и кружным путем отправился назад, в школу.

От границы соседней усадьбы путь лежал к проверенному лазу. Продираясь сквозь живую изгородь, Бэзил заслышал шаги по тротуару и оцепенел, боясь, что его застукает кто-нибудь из учителей. Голоса звучали все ближе и громче; не успел он опомниться, как с ужасом услышал:

— …а когда Багз Браун его обломал, этот баклан поперся к Толстому Гаспару, а Толстый ему и говорит: «Я-то при чем?» Так ему и надо, никто с ним не поедет.

Это был монотонный, но злорадный голос Льюиса Крама.

III

У себя на кровати Бэзил увидел пакет. Он давно и трепетно ждал этой бандероли, но теперь открыл ее без особой радости. Внутри был набор из восьми цветных репродукций с изображениями девушек Гаррисона Фишера: «бумага глянцевая, без надпечаток и рекламных материалов, пригодны для окантовки».

Портреты назывались «Дора», «Маргарита», «Бабетта», «Люсиль», «Гретхен», «Роза», «Катрин» и «Мина». Два изображения — Маргариты и Розы — после беглого осмотра были неспешно порваны и отправлены в мусорное ведро, как выбракованные щенки. Оставшиеся шесть Бэзил прикнопил к стенам через равные промежутки.