— Вальтерс чрезвычайно важен для нас. И надлежит выяснить, что произошло с мистером Гербертом Генри Вальтерсом.

Она не уточнила понятия «мы», а любопытствовать казалось невежливым. Я лишь беспомощно пожал плечами:

— Знал бы — выложил бы немедля.

— Знаете.

— Да, пожалуй, но только в чисто техническом смысле. Где-то в памяти, вероятно, хранятся магнитные записи, пленки, дискеты... Но как добраться до них?

— Поживем — увидим... господин Мэдден. Увидим, до чего можно добраться, до чего нет. Чудовище воззрилось на Дугана.

— Покуда все. Отведи этого человека в «Гиацинт». Предупреди Томми Траска о предельной бдительности... Непрерывной и неусыпной. А! Еще минутку, мистер Мэдден. Маленькая экскурсия перед недолгим расставанием.

Я поднялся и двинулся вослед женщине, через приемную, в кабинет, который мы совсем недавно покинули. Достойная дама отомкнула тяжелую, металлическую, звуконепроницаемую дверь в противоположной стене и предоставила мне обозреть своеобразный интерьер потайной комнаты. Интерьер производил изрядное впечатление. От подробностей воздержусь, упомяну только, что пыточная камера была обустроена людьми образованными и опытными. Никаких средневековых дыб, кобыл, испанских сапог... Сдавалось, основную работу исполняет электрический ток. Наличествовало кресло с ремнями и зажимами. Туда усаживали. Имелся продолговатый стол с ремнями и зажимами — на него укладывали для пущего удобства допрашивающих.

Слабый запах, стоявший в паскудной камере, я определил бы как миазмы страдания, однако по сути здесь разило общественным сортиром.

— Вот она, милая спаленка, — умудрился выдавить покорный слуга.

Доктор Сомерсет затворила тяжкую дверь.

— Правила начали действовать, мистер Мэдден, а посему тщательно взвешивайте грядущие ответы... Ну-с, Дуган, забирай его в «Гиацинт» и сдавай Томми с рук на руки.

— Слушаюсь! — Дуган подтолкнул меня. — Нет, парень, теперь уж другим путем. Угловая дверь, вот она...

Коттеджи — верней, палаты — звались «Астра», «Бальзамин», «Вербена», «Гиацинт» и так далее, вплоть до «Жасмина». Именно так звались ужасные, белые, зарешеченные, опрятные внешне конуры, где одних лечили, а других мучили, одних исцеляли, других истязали...

Странно, я нашел эти названия чуть ли не столь же устрашающими, сколь содержимое звуконепроницаемой комнаты.

Я оказался чересчур слаб, и воспринимал происходящее почти в качестве очередной главы из больничного кошмара. А уж к туманным и болезненным больничным кошмарам успел чуток притерпеться за две недели.

На размышление покорному слуге отвели целые сутки, да еще и следующую ночь в придачу. Большую часть упомянутого времени я провалялся в постели и прилежно отоспался впрок, велев себе не думать о плохом. Даже последний болван понял бы свойство предстоявших собеседований, касавшихся участи поганого воздушного извозчика, про которого я и впрямь ничегошеньки не припоминал. Зачем же брать неприятности взаймы у будущего, размышляя над ними загодя?

На второй вечер меня принялись приуготовлять. Словно для операции: очищающие пилюли, клистиры, полный запрет есть и пить. Поутру — дальнейшие меры, долженствовавшие уберечь аккуратную и чистую камеру от моих непроизвольных и неблаговонных выделений. Укол под лопатку. В обычной клинике это была бы инъекция успокоительного или обезболивающего снадобья, но я подозревал, что по кровеносной системе начала блуждать «сыворотка истины»... Скополамин?

Словечко выпрыгнуло на поверхность сознания откуда-то из глубины. И я отверг его. Ибо, неведомо когда, слыхал, будто скополамин полагают нынче старомодным и малополезным препаратом.