На улице он, злясь на самого себя, выкурил вторую сигарету и торопливо раздавил окурок при виде Замиры. Она шла, размахивая купленной по дороге бутылкой водки.

— У меня такое впечатление, что сегодня это нам пригодится! — сказала она.

Отворив входную дверь, он нажал на лестничный выключатель, но тот, видимо, был сломан — лампочка не зажглась. Пройдя во двор, где в освещенном широком окне, под чертежным тором, виднелась согбенная спина Жерома, он остановил Замиру:

— Погоди минутку!

Она тут же замерла на месте, не оборачиваясь к нему. Может быть, она думала, что он хочет положить руки ей на плечи, обнять, коснуться губами шеи вполне вероятно, она разрешила бы ему это.

— Скажи, Аньес тебе звонила? — спросил он нерешительно.

— Аньес? Нет, а что?

Полуобернувшись, она удивленно взглянула на него.

— Что-нибудь случилось?

— Замира…

Он глубоко вздохнул, подбирая нужные слова.

— Если Аньес звонила тебе, лучше скажи, прошу тебя. Это очень важно.

Она отрицательно качнула головой.

— Ты что, поссорился с Аньес? У тебя какой-то странный вид.

— Ты ничего не замечаешь?

— Замечаю: у тебя странный вид.

Он должен был принудить себя задать вопрос напрямик, как бы нелепо это ни звучало. Замира придвинулась к нему, явно готовая выслушать, и выслушать с сочувствием; трудно поверить, что она играла комедию. Ох, как ему хотелось крикнуть им всем: «Довольно, хватит с меня!» Сев на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в жилой дом, он обхватил голову руками. Шуршание плаща и скрип дерева подсказали ему, что Замира примостилась рядом. Она еще раз спросила:

— Так что случилось? — Над ее головой слабо мерцала кнопка сломанного лестничного выключателя. Он встал на ноги, встряхнулся.

— Ничего, пройдет. Знаешь, пойду-ка я домой. — И добавил, перед тем как открыть дверь их офиса и пропустить ее вперед: — Не говори ничего Жерому.

Взяв пальто, он объявил, что чувствует себя мерзко и кончит работу завтра. Жером что-то буркнул, не особенно вслушиваясь; он пожал ему руку, чмокнул Замиру и крепко стиснул ей плечо, словно говоря: «Не волнуйся, у каждого из нас бывают срывы!» Выйдя, он оказался на пустынной улице; табачная лавка давно закрылась. Сунув руку в карман пиджака, он обнаружил там сигареты, купленные для Жерома, поколебался — не отнести ли ему пачку — и… не сделал этого.

Аньес в ожидании мужа смотрела по телевизору старый фильм в программе «Киноклуб». «Ну, как?» — спросила она. «Нормально», — ответил он, сев на диванчик. Фильм шел уже около часа; она рассказала ему начало лениво-ироничным тоном, который он счел несколько наигранным. Кэри Грант играл энергичного врача, который влюбился в молодую беременную женщину, спас ее от самоубийства и вернул интерес к жизни, вследствие чего они поженились. Однако собратья по профессии из того же города, завидуя его успехам, начали строить козни и раскопали в прошлом их удачливого коллеги некоторые сомнительные эпизоды, за которые вполне можно было вылететь из Корпорации врачей. Никто не знал, обоснованны ли эти факты, ставившие под сомнение искренность его сентиментальной идиллии с молоденькой пациенткой: может, он и впрямь любил ее, а может, женился лишь ради каких-то своих темных делишек. В любом случае эти две интриги не очень-то состыковывались одна с другой. Он смотрел на экран без особого интереса, убежденный — хоть и не решался проверить это, — что Аньес краешком глаза наблюдает за ним. Вскоре началась сцена суда, на котором Кэри Грант был разоблачен: если он верно понял, врача обвиняли в том, что он практиковал в соседней деревне, где, с целью победить недоверие жителей к медицинскому сословию, выдавал себя за мясника — вплоть до того рокового дня, когда одна из его пациенток, которую он пользовал, прикрываясь продажей бифштексов, не обнаружила у него медицинский диплом; возмущенная этим мошенничеством женщина разгласила его тайну, и врачу пришлось, под угрозой линчевания, бежать из деревни.