— Это интересно, по почти вся информация — из слов самой Марии Кузьминичны, а ленинские реликвии у жены Рудзутака вполне могли оказаться…

— Думаете, у меня не было сомнений? В конце концов, мало ли какие Владимиры Ульяновы могли оказаться во Франции? Но теперь — самое удивительное. Каждый год в день рождения Ленина Мария Кузьминична заказывала в цветочном магазине на Сретенке, где все правительство заказывало букеты и корзины, венок из мирта, который Ленин очень любил, с белыми гвоздиками и ленточкой: «Дорогому отцу от Маши». Она еще обязательно брала три красные гвоздики — отдельно. Она мне говорила: «Это «тайна трех гвоздик», мне мама рассказала об этом, но чтобы я никому не говорила, что и почему…»

— «Мама», как вы говорили, это Крупская?

— Да, конечно… В тот день при мне она звонила коменданту Кремля: «Это Мария Кузьминична, — говорила она, — я буду с Юлией Петровной». Мы шли на Красную площадь, которую 22 апреля перекрывали. Около Исторического музея нас встречал военный, вел к Мавзолею, мы спускались вниз, где в тот момент никого не было, и она раскладывала гвоздики, одну за другой, рядом с саркофагом, на небольшом выступе… Помню, когда было 100-летие, то на площадь даже иностранцев не пускали, но мы с ней прошли…

— Так вы узнали, в чем же был смысл этих гвоздик?

— Нет, она так и не рассказала. А знаете, что 22-го в Большом театре обязательно шел балет «Жизель», который Ленин очень любил? Я присутствовала при телефонном разговоре, когда Хрущев сказал Марии Кузьминичне, что по программе — другой спектакль, какая-то опера, и замена будет очень дорого стоить. Она отвечала, что это будет стоить дешевле, чем его поездка с семьей в Париж…

— И дали «Жизель»?

— Да. Каждый раз на спектакль она приглашала много людей, мы занимали два первых ряда. Там были ее бывшие сослуживцы, из нашей больницы бывало человек десять, а потом она человек до тридцати приглашала к себе домой, где уже был накрыт очень красивый стол. Она всегда пекла много всяких вкусных вещей, и обязательно была индейка с апельсинами. Ленин ее очень любил — индейкой с апельсинами угощал его Плеханов.

— Действительно, эти факты уже заставляют задуматься…

— Потом у нее начались всякие неприятности со здоровьем — то она сломала ногу, то оперировалась. Фактически все время пребывала у нас в больнице, мы ее наблюдали… Однажды она мне говорит: «Знаешь, мне опять лезли в квартиру! Кому-то нужны мои документы… Я с Сетуни должна уехать!» Спрашиваю: «Может быть, вам это кажется?» — «Нет, не кажется! Приходи!» Приехав, я увидела, что дверь вся разбита. Вскоре Мария Кузьминична переехала на Кутузовский проспект — в последний дом перед метро, справа. Тоже была однокомнатная квартира. Но тут уже все изменилось: ее очень оберегали от всех нас, никого из наших к ней уже не пускали. Очевидно, боялись, что она кому-нибудь напишет завещание на квартиру. Хотя никто из наших, кто к ней ходил, в этом не нуждался. Когда в последнее время я ей звонила, отвечали, что она подойти не может…

— Кто же так делал?

— Думаю, что старшая по подъезду этого дома, потому как Мария Кузьминична написала завещание на ее сына… Когда она умерла, нам о ее смерти никто не сообщил, но думаю, что это случилось лет пять тому назад… Что стало с ее документами, куда все делось, я не знаю.