Лучше всего я помню ее именно в белом. По-английски она говорила очень медленно, но все делали ей комплименты за то, какая правильная и какая элегантная у нее речь.
В детстве мне часто снились дурные сны, очень дурные. А еще я ходил во сне, впрочем, это и сейчас иногда со мной случается. Я постоянно просыпался посреди ночи после очередного кошмара и тут же звал ее: «Мам!» — совсем как мальчики-англичане. И было такое впечатление, что она лежит и ждет, когда я ее позову, потому что в ту же самую секунду в дальнем конце коридора, где была родительская спальня, раздавался скрип пружин, зажигался свет и — еле слышный звук: хрустнула косточка в ее босой ступне. И каждый раз, когда она входила ко мне в комнату и спрашивала: «Что случилось, Роберт?» — я отвечал ей: «Можно мне стакан воды?» Я никогда не говорил: «Мне приснился страшный сон» или: «Я испугался». Всегда речь шла о стакане воды, который она приносила мне из ванной, а потом смотрела, как я пью. Потом она целовала меня в голову, вот здесь, и я тут же засыпал. Иногда это происходило из ночи в ночь, из месяца в месяц, но она никогда не оставляла стакана с водой возле моей постели. Она знала, что мне нужен предлог, чтобы позвать ее среди ночи. И не надо было ничего объяснять. Мы были так близки с ней. И даже после того, как я женился, пока она была жива, я каждую неделю относил ей свои рубашки.
Всякий раз, как отец уезжал, я спал в ее постели, пока мне не исполнилось десять лет. Кончилось это совершенно внезапно. Однажды вечером к нам пригласили на чай жену канадского посла. Приготовления шли целый день. Маме хотелось убедиться в том, что и я, и сестры знаем, как держать чашку и блюдечко. Мне предстояло ходить по комнате и предлагать всем блюдо с печеньем и маленькими сэндвичами с обрезанной корочкой. Меня отправили к парикмахеру, а потом заставили надеть красный галстук-бабочку, который я просто терпеть не мог. У жены посла были синие волосы, я такого еще ни разу в жизни не видел, а еще она привела с собой дочку Кэролайн, которой было тогда двенадцать лет. Мой отец, как я выяснил позже, сказал, что нашим семьям не мешало бы сойтись поближе, имея в виду как дипломатические, так и деловые интересы. Мы сидели тихо и слушали, как две наши мамы беседуют, а когда канадская леди задавала нам вопрос, мы держали спину и вежливо ей отвечали. Нынешних детей такому не учат. Потом мама увела жену посла, чтобы показать ей дом и сад, а нас, детей, оставили одних. Сестры мои по такому случаю обрядились в самые нарядные платья и сидели вместе, все четыре, на большом диване, так тесно, что казались одним существом, тугим клубком из ленточек, кружев и завитков. Когда сестры собирались вот так, все вместе, это было что-то ужасное. Кэролайн сидела на деревянном стуле, а я на другом таком же. Несколько минут все молчали.
У Кэролайн были голубые глаза и маленькое, как у обезьянки, личико. Нос у нее был веснушчатый, а волосы она в тот день заплела в косичку. Никто не говорил ни слова, но краем глаза я видел, как на диване кто-то кого-то толкнул локтем в бок. Было слышно, как у нас над головами наша мама и мама Кэролайн ходят из комнаты в комнату. И вдруг Эва сказала: «Мисс Кэролайн, а вы спите со своей мамой?» Кэролайн ответила: «Нет, а вы?» И Эва ей: «Мы-то нет, а вот Роберт спит».
Я сделался красным как рак и совсем уже было собрался встать и выбежать вон из комнаты, но тут Кэролайн обернулась ко мне с улыбкой и сказала: «А мне кажется, что это ужасно мило», и с этой самой минуты я в нее влюбился и перестал спать с мамой в одной постели. Шесть лет спустя я снова встретил Кэролайн, а еще через два года мы поженились.
Народ в баре понемногу стал расходиться. Верхний свет погасили, и официант начал подметать пол. На последней части истории Колин задремал, уронив голову на согнутую в локте руку. Роберт собрал со стола пустые винные бутылки, отнес их к стойке и, судя по всему, принялся отдавать какие-то распоряжения. |