Колин и Мэри, с трудом переставляя ноги, сошли с пароходика и теперь, перед тем как пересечь площадь, стояли в убывающей тени башни. Мэри сделала несколько глубоких вдохов и, стараясь перекрыть царящий над площадью гул, предложила зайти в одно из кафе и выпить воды. Тесно прижавшись друг к другу, они пошли вдоль края площади, но свободных столиков не было, не было даже и таких, за которыми можно было бы присесть с кем-нибудь рядом, и постепенно до них дошло, что беспорядочное движение взад-вперед по площади по большей части создавали люди, которые пытаются найти свободное местечко и присесть, а те, что скрываются в паутинном плетении узких улочек, просто отчаялись что бы то ни было отыскать.

В конце концов им все-таки удалось сесть, да и то лишь после того, как они отстояли несколько минут возле столика, за которым вертелась на стульях, размахивая чеком, пожилая чета; а усевшись, они обнаружили, что столик находится на отдаленной окраине зоны, обслуживаемой их официантом, и что многие из тех, кто сейчас вытягивает шеи и безнадежно щелкает пальцами, удостоятся внимания раньше, чем они. Мэри подняла на Колина запавшие красные глаза и что-то прошептала растрескавшимися губами, которые уже начали заметно припухать; а когда он в шутку предложил ей допить остатки кофе из стоящей перед ним на столе крохотной чашечки, она закрыла лицо руками.

Колин встал и быстрым шагом направился между столиками к галерее, но его тут же прогнала обратно группа прохлаждающихся в глубокой тени у входа в бар официантов. «Воды нет», — сказал один из них, указав на разноцветное море мечтающих расстаться с деньгами клиентов, оправленное в темные проемы сводчатых арок. Вернувшись к столику, Колин взял Мэри за руку. Они сидели приблизительно на одинаковом расстоянии от двух оркестров, и хотя звук был негромкий, но из-за постоянных диссонансов и ритмических несовпадений трудно было сосредоточиться и решить, что теперь делать.

— Я думаю, нам сейчас чего-нибудь принесут, — неуверенно сказал Колин.

Они расцепили руки и откинулись на спинки стульев. Колин проследил за взглядом Мэри: за соседним столиком сидела семья, ребенок, которого придерживал за талию отец, стоял, покачиваясь, на столе, между пепельниц и пустых чашек. На нем была белая панама, матросская курточка в бело-зеленую полоску, широкие штаны, отделанные розовой шнуровкой и белыми ленточками, желтые гольфы и ярко-алые кожаные туфли. Бледно-голубое колесико соски-пустышки, плотно прижатое к губам и совершенно их скрывшее, придавало ребенку комичный, как будто от рождения удивленный вид. Из уголка рта полз улиточий след слюны; слюна собиралась в глубокой ямке на подбородке и, перетекая через край, висела блестящей яркой капелькой, как подвеска. Ладошки у малыша сжимались и разжимались, голова недоумевающе покачивалась, его пухлые слабые ножки разъехались под бесстыдно набрякшей тяготой подгузника. Его безумные глаза, круглые и пустые, сверкнув, окинули взглядом залитую солнцем площадь и с выражением, которое казалось исполненным удивления и гнева, остановились на крыше собора, где, как было когда-то написано, венцы арок, словно в экстазе, разбивались в мраморную пену и взмывали в бесконечную синь неба застывшими в камне завитками и вихрями, как будто прибрежные волны, скованные внезапным морозом за миг перед тем, как рухнуть вниз. Младенец издал густой горловой гласный звук, и его ручки дернулись в направлении храма.

Колин поднял было руку, пытаясь привлечь внимание официанта, который, лавируя между столиками с подносом, полным пустых бутылок, как раз двинулся в их сторону, но официант пролетел мимо прежде, чем жест успел оформиться хотя бы наполовину.