— Ни единого слова?

— Нет.

Роберт снова улыбнулся: этакая простодушная радость.

— Каждому, с кем мы останавливались поговорить, я объяснял, что вы мой любовник, что Кэролайн очень к вам ревнует и что мы идем сюда, чтобы выпить и забыть о ней.

Колин заправлял футболку в джинсы. Он пригладил рукой волосы, поднял глаза и спросил:

— Зачем?

Роберт расхохотался и весьма близко к оригиналу воспроизвел нарочитое замешательство Колина:

— Зачем? Зачем? — Потом наклонился вперед и дотронулся до руки Колина: — Мы знали, что вы вернетесь. Мы ждали, готовились. Нам казалось, что вы придете раньше.

— Готовились? — переспросил Колин, отдергивая руку.

Роберт сложил бумаги, сунул их в карман и посмотрел на него с ласковым собственническим выражением на лице.

Колин открыл рот, поколебался немного, а потом быстро спросил:

— Зачем вы меня фотографировали?

Роберт снова расплылся в улыбке. Он откинулся назад, излучая довольство собой.

— А мне казалось, я не дал ей времени как следует рассмотреть этот снимок. Мэри все схватывает на лету.

— И все-таки зачем вы это сделали? — настаивал Колин, но тут к музыкальному автомату подошел только что появившийся в баре посетитель, и «Ха-ха-ха» завелась еще громче прежнего.

Роберт встал, чтобы поздороваться с компанией проходивших мимо столика приятелей.

По дороге домой, на сей раз по менее людной, идущей под горку улице, которая в какой-то момент вывела к морю и дальше пошла вдоль берега, Колин снова попытался добиться от Роберта сколько-нибудь внятного ответа насчет фотографии и смысла, который он вкладывал в слово «готовились», но тот был жизнерадостно уклончив и вместо ответа указывал на цирюльню, которой пользовались его дед и отец, а теперь пользуется он сам, или принимался горячо и многословно, почти на грани фарса, объяснять, как городские стоки влияют на заработки рыбаков и вынуждают их переквалифицироваться в официанты. В конце концов Колину это надоело и он остановился как вкопанный, но Роберт — правда, немного сбавив свой привычно энергичный шаг и удивленно обернувшись — пошел дальше, так, словно подчинение чужой воле для него в данном случае было бы равнозначно потере лица.

Колин стоял возле того самого места, где недавно они с Мэри сидели на ящиках и смотрели на восходящее солнце. Сейчас, ближе к вечеру, хотя солнце еще и стояло достаточно высоко, яркие пурпурные тона на восточном крае неба вылиняли и, постепенно выцветая от блекло-голубого к тону разбавленного молока, уже затеяли вдоль четко вычерченной линии горизонта тонкую игру с бледно-серой поверхностью моря. Солнце светило ему в спину, в мельчайших деталях высветив островное кладбище с низкой каменной оградой и яркими, тесно сгрудившимися надгробиями. Небесная синь еще не сделалась сумеречно-уютной. Колин бросил взгляд через левое плечо, вдоль набережной. Роберт был метрах в пятидесяти и не спеша шел в его сторону. Колин обернулся и посмотрел назад. Между облупленными домами уходила вверх узкая торговая улочка, скорее похожая на переулок. Она вилась под вывесками магазинов, под бельем, развешанным, как праздничные флаги, на крохотных, с коваными чугунными перилами балконцах, и заманчиво растворялась в тени. По ней хотелось идти и идти, но только одному, без спутника, который тут же примется что-то тебе объяснять, которому ты постоянно чем-то обязан. Ступить на нее, как будто ничто тебя не держит, освободиться от тягостной игры в оттенки психологических состояний, дать себе волю быть открытым и внимательным к свежим впечатлениям, к миру, чей фантастический, непрерывно омывающий душу поток так легко и привычно игнорируется нами, от которого мы отмахиваемся, блюдя верность не слишком внятным идеалам личной ответственности, пользы, гражданского долга, — ступить туда прямо сейчас, просто взять и уйти, раствориться в полумраке, было бы так легко.