В этот вечер Серафима благосклонно дозволила ему подвезти себя до дому. Как было известно Геннадию, у нее была на Урале обширная родня: в Тагиле, Екатеринбурге, Челябинске, Чебаркуле и прочих местах. Вот и в Миассе она устроилась на квартире двоюродной бабушки. Бабулька, после смерти мужа, бывшего пограничника, жила одна. Детей у нее не было. Впрочем, у Серафимы в городе еще имелись: четыре тетушки, пара дядей и целый выводок братьев и сестер, двоюродных и троюродных, а еще племянники и племянницы. Сам Геннадий таким обилием родни похвастаться не мог. Из ближних родственников только мама, да еще дядя по матери и две двоюродных сестры. Отец его был детдомовским, вся его семья частью погибла войну, частью сгинула в эвакуации. Позднее, он пытался их отыскать, но безуспешно. В начале шестидесятых отец окончил военное училище в Ленинграде и был направлен в ракетные войска. В самое трудное время, когда еще только развертывались первые стратегические, ракетные полки. В самой глухомани, подальше от крупных населенных пунктов. В одном из таких гарнизонов, под Кунгуром, Геннадий и родился. Поздний ребенок, отцу тогда было за тридцать. Семья часто переезжала, когда отца переводили на новое место службы. А случалось это, в среднем, раз в два года. Отца он видел редко, тот месяцами пропадал на своих «точках» – ракетных шахтах, как выяснилось позднее. Только раз он провел семьей почти полтора месяца, когда вышел из госпиталя: отравление несимметричным диметилгидразином – высокотоксичным ракетным топливом, при регламентных работах. Но и об этом Геннадий узнал уже потом, а тогда просто радовался общению с отцом. Перед самой перестройкой родитель вышел в отставку в звании полковника, и семья осела в Кирове, на Вятке. Мать и сейчас жила там, а отец умер несколько лет назад – разрыв аорты. Очень переживал тот бардак, который разразился в стране при «демократах», а разрушение ракетно-ядерного щита – в особенности. Упорно голосовал за коммунистов, даже числился активистом местной организации КПРФ. Вот сердце и не выдержало, видимо еще сказалась многолетняя нервотрепка на службе в ракетных войсках, там работали на износ.

Майор вернулся через три дня, с довольно мрачным видом. Вызвал Геннадия на ковер. – Значится так, идейка ваша вызвала там, – шеф указал пальцем в потолок, – определенный интерес. Аналитики, разумеется, прокрутят ее со всех ракурсов, прикинут плюсы и минусы. Пара месяцев на это уйдет, не меньше. Ясно?

– Так точно, подождем. – Шеф опять помрачнел. – А вот ждать-то тебе и не придется, в командировку поедешь… в Узбекистан, на усиление, есть приказ. Там сейчас запарка, сам знаешь. – Геннадий знал. Дело с инкорпорацией солнечной, среднеазиатской республики решилось всего три недели назад, еще и ввод войск не закончился.

– Так точно, товарищ майор. Думаю, что лейтенант Сергеева вполне может меня заменить, на это время. – Воронцов потянулся за папиросой. – Она с тобой едет. Там больше по ее профилю, Восток…, как известно, дело тонкое. Пусть глянет свежим взглядом на тамошнюю кашу. А он у нее, похоже, имеется…, ТАМ оценили. И вот результат! – Ну, дела, – подумал Геннадий, – а тут-то кто останется? – Майор глубоко затянулся и ответил сам. – Начальство обещало подбросить мне пару ребят, только из училища. Прокантуемся! А вы будьте осторожнее, постарайтесь не заполучить пулю в спину. С этим делом там сейчас запросто. Поедете в самый гадюшник, в Ферганскую долину. Там, помнится, за последними бандами басмачей еще в пятидесятые гонялись. Рядом Наманган и Ош – региональные центры Ислама. Я сам видел, как в этом Намангане еще в советское время женщины по улице парандже ходили.