— Азохан вей, ежели бы вы что-то наделали, кроме того, что в свои роскошные диагоналиевые галифе, мы бы с вами говорили долго-долго, минут десять… — дружелюбно ответила неизвестная „фигура“. — А так, простите, мне недосуг…

Мохнач сосредоточился, зажмурив глаза, а когда снова их открыл, предметы вокруг перестали двоиться. За столом сидел человек в форме сержанта НКВД и что-то быстро писал.

Увидев, что молодой человек немного оправился, Лерман деловито пояснил:

— Собственно, вы свободны, товарищ младший лейтенант!

— А-а-а… как же… что же… — пролепетал Евгений, с трудом вспоминая события, предшествующие пробуждению в „застенках“ кровавой гэбни. Припечатанный прикладом затылок немилосердно болел. — Что, совсем свободен?

— Ну, насколько может быть свободен военнослужащий. От присяги-то я вас никак освободить не могу… — улыбнулся Лерман. — А вот от внимания нашей организации — вполне!

Мохнач облегченно вздохнул, мысленно проклиная себя за дурацкую попытку спорить с патрулем.

— А знаете, почему вы так легко отделались? — спросил Лерман, откладывая перо. — Потому что ни один террорист не выйдет на задание, не имея хотя бы одного патрона в пистолете… чтобы застрелиться! Ну, можно было бы заподозрить, что враг уже всю обойму уже где-то расстрелял, так ведь и пистолет-то новенький, в заводской смазке, ни разу не использованный — сплошное толстовство! О! Слушайте, вы случайно не из буддистов будете?

— Нет, я из Бобруйска… — не поняв умствования энкавэдэшника, ответил Мохнач.

— Ага! — обрадовался Лерман. — Это многое объясняет! Постойте, постойте… — сержант Госбезопасности на мгновение задумался. — Дайте догадаюсь! Старшина на ружскладе из-под полы вручил вам это удивительное чудо враждебной техники, а про патроны сказал, что они обязательно будут в конце следующего квартала?

— Да… так и было… — мельком удивившись прозорливости представителя органов, ответил Мохнач.

— А извините, шлемазлом он вас при этом не называл? — улыбнулся Лерман.

— Да, называл и говорил, это такое ласковое слово, вроде сынок… — простодушно признался Мохнач.

— Вот из-за таких поцев, как этот старшина, нас, евреев, и называют жидами… — сокрушенно покачал головой Лерман. — Ну ладно… Короче, про пистолет я сам все понял, а потом вас узнал старшина Горобец. Он видел, как неделю назад вы, еще с курсантскими петлицами, в ресторане вокзала Брест-Пассажирский безобразничали…

Мохнач попытался отрицательно помотать головой, но это движение привело к новой волне головокружения. Впрочем, Лерман отлично разглядел попытку младшего лейтенанта оправдаться.

— Как это не безобразничали? А кто в кадку с пальмой насс… помочился? Пушкин Александр Сергеевич? — грозно хмыкнул Лерман.

— Я… это… на спор! — прошептал Мохнач.

— Ах, на спор… — усмехнулся Лерман. — Эх, взгреть бы вас… да это дело Рабоче-Крестьянской Красной Милиции… совсем другой Главк, и Наркомат теперь даже — совсем другой… Да…

— Так я… это… пойду? — могучим усилием победив головокружение, робко спросил Мохнач.

— Нет, дорогой мой, отпустить вас я не могу… — ответил Лерман, и Мохнач похолодел. — Вы все равно только до первого патруля и дойдете! А вот утречком — пожалуйста! Сейчас же вы вполне можете выйти в коридор.