Но какой смысл Абигайль лгать? Она появилась из ниоткуда, ей нечего бояться. Если Джером здесь не бывал, Абигайль пришлось поделиться со старухой деньгами, которые она никогда не получала.

Если только, конечно, она не получила их от кого-то другого. За что? И от кого?

Естественно, за ложь. За слова о том, что Джером и Артур Уэйбурн бывали у нее. Но кому могло понадобиться то, чтобы Абигайль дала подобные показания?

Ответ напрашивался сам собой: убийце Артура. Которым, как уже успел убедиться Питт, не был Морис Джером.

Однако все эти рассуждения нельзя было считать доказательствами. Чтобы разбудить сомнения, достаточные для пересмотра дела, необходимо было назвать того, кто мог заплатить Абигайль вместо Джерома. И, разумеется, также нужно было встретиться с Альби Фробишером и гораздо более тщательно проверить его показания.

Питт решил поговорить с Альби прямо сейчас.

Пройдя мимо остановки омнибуса, он завернул за угол и быстро зашагал по длинной убогой улице. Остановив проезжающего извозчика, прыгнул внутрь, крикнув адрес.

Дом, в котором жил Альби, был в точности таким же, как и в предыдущий раз: влажный коврик за дверью, дальше, ярко-красная ковровая дорожка, полутемная лестница наверх. Питт постучал в дверь, сознавая, что у Альби может находиться клиент. Однако он не хотел терять время, дожидаясь более подходящего случая.

Ответа не последовало.

Инспектор постучал снова, настойчивее, показывая, что, если его не впустят, он проложит себе дорогу силой.

Ответа по-прежнему не было.

— Альби! — громко окликнул Питт. — Если ты не откроешь, я высажу дверь!

Тишина. Приложив ухо к двери, инспектор услышал в комнате какой-то шорох.

— Альби! — крикнул он.

Ничего. Развернувшись, Питт сбежал вниз по лестнице и прошел по красной ковровой дорожке к каморке в глубине, где жил хозяин. Это заведение разительно отличалось от борделя, в котором работала Абигайль. Здесь у входной двери не караулил бдительный цербер. Альби платил за свою комнату хорошие деньги, клиенты приходили и уходили, не привлекая к себе ненужного внимания. И это были люди другого сорта — состоятельные, благополучные, склонные тщательно оберегать свои тайны. Визит к проститутке считался объяснимой слабостью, допустимым проступком, на который человек воспитанный закрывал глаза. Но платить за услуги юноши — это уже было не только серьезное отклонение от правил приличия, достойное порицания; это было самое настоящее преступление, открывавшее повинного в нем кошмарам шантажа.

Питт резко постучал в дверь.

Дверь приоткрылась, и в щелочку на него уставился недовольный глаз.

— Кто вы такой? Что вам надобно?

— Где Альби?

— Зачем вам это знать? Если он вам задолжал, мне до этого нет никакого дела.

— Я хочу с ним поговорить. Говорите, где он?

— И что мне за это будет?

— А будет вам за это то, что вас не станут преследовать за содержание борделя и поощрение гомосексуализма — что является уголовно наказуемым деянием.

— Меня нельзя ни в чем обвинить. Я сдаю комнаты. А чем уж в них занимаются — я тут ни при чем!

— У вас есть желание объяснить это присяжным?

— Вы не сможете меня арестовать!

— Смогу — и арестую. Быть может, вам удастся выпутаться, но сперва придется посидеть в тюрьме, а там будет несладко. Заключенные не любят сутенеров, особенно тех, которые предлагают юношей… Итак, где Альби?

— Не знаю! Клянусь господом, не знаю! Он мне не докладывает, когда приходит и уходит!

— Когда вы видели его в последний раз? В какое время он обычно возвращается — и не говорите мне, что вы этого не знаете.

— Около шести — он всегда приходит домой около шести.