– Терпи, казак, – сказал ему Юрий, сворачивая к воротам парка и переходя дорогу. – У природы нет плохой-погоды, слыхал? Ничего, скоро лето, набегаешься по травке. На речку съездим, искупаемся… Ты как, купаться-то любишь? Лично я люблю, так что и тебе придется привыкать, не обессудь.

На собачьей площадке, прятавшейся за поворотом боковой аллеи, было тихо и пусто. Собачники уже разошлись, и это не удивило Юрия: он нарочно приходил сюда как можно позже, чтобы не встречаться с членами собачьей тусовки. Поначалу он думал, что Шайтану будет легче пережить смерть Бондарева, если он станет встречаться со знакомыми псами. Да и собачники – народ доброжелательный, могут что-то посоветовать, подсказать…

Увы, со смертью хозяина Шайтана покинуло чувство юмора, и любое заигрывание со стороны других собак он теперь воспринимал не иначе как вызов на смертный бой. Пару раз поучаствовав вместе с матерящимися собачниками в растаскивании намертво сцепившихся, рычащих, не слышащих окриков псов, Юрий решил, что надо сделать передышку. Да и собачники прямо ему сказали: «Убери ты этого психа малолетнего от греха подальше, пока его здесь на куски не разорвали. Дай ему в себя прийти, оклематься, очухаться…» Сказано это было доброжелательно, и Юрий, хоть и обиделся за «психа», вынужден был признать, что собачники правы. Они знали Шайтана гораздо дольше, чем он, были знакомы с Бондаревым и, наконец, гораздо лучше Юрия разбирались в тонкостях собачьей психологии. Так что к их совету, пожалуй, стоило прислушаться. Юрий стал выводить Шайтана на ночь глядя, когда собачья площадка пустела, и поздним утром, когда там, опять же, никого не было.

Словом, собачья площадка была пуста и безжизненна как обратная сторона Луны. На краю этого безжизненного пространства, застроенного сломанными барьерами, лестницами, у которых недоставало половины ступенек, и прочими деревянными руинами, предназначенными для дрессировки собак, горел одинокий фонарь на покосившемся чугунном столбе. В конусе желтого электрического света мельтешил мокрый снег, голые ветви деревьев были густо забрызганы белым.

– Гуляй, Шайтан, – сказал Юрий и полез в карман за сигаретами.

Он отпустил поводок на всю длину, вставив ладонь в ременную петлю на конце, но этого все равно было мало, и Шайтан с легкой укоризной оглядывался на него всякий раз, когда ошейник начинал давить ему на горло. Это происходило с периодичностью примерно в пять секунд как и все собаки, Шайтан любил подолгу выбирать местечко, чтобы присесть и подумать о жизни, и поводок, естественно, ограничивал свободу его передвижений.

Юрий вздохнул: держа на поводке крупного, почти взрослого пса, озабоченного своими собачьими делами, он чувствовал себя полным идиотом, наподобие тех истеричных старых дев, которые выгуливают своих мопсов и болонок, никогда не спуская их с поводка из опасения, что их сокровище подхватит какую-нибудь заразу или снюхается с беспородным кобелем. Он знал, что иначе нельзя, да и Шайтан, похоже, отлично понимал, какими соображениями продиктовано не вполне корректное поведение его нового хозяина; тем не менее ощущение не правильности происходящего упорно не отпускало Юрия, и сегодня он как-то вдруг решил, что с него хватит. В конце концов, Шайтан, несомненно, был личностью, это Юрий решил для себя с первой минуты их знакомства. Личность эта, понятное дело, по развитию вряд ли дотягивала до пятилетнего ребенка, но тут был важен принцип: личность – это все равно личность, и насилием ее не переделаешь. Изуродовать – это пожалуйста, это сколько угодно, но уродовать что бы то ни было Юрий больше не хотел; с него хватило собственной изуродованной жизни.

К тому же он искренне сочувствовал Шайтану с чисто мужской точки зрения: ему никогда в жизни не приходилось справлять нужду, будучи привязанным за шею, но он подозревал, что это не самое приятное занятие – Погоди, Шайтан, – сказал он.