– Это факт, – Светлов покачал головой и вздохнул. – Когда ты явился сюда впервые, мне сразу показалось, что ты слегка чокнутый.

– Контуженный, – поправил Юрий, пожал ему руку и вышел.

Светлов медленно опустился в кресло и, глядя на закрывшуюся за Юрием дверь, закурил сигарету. Сейчас он курил совсем по-другому – все так же неумело, но взатяжку, и затяжки эти были очень глубокими. Докурив до самого фильтра, он ткнул окурок в пепельницу, порылся в записной книжке, придвинул к себе телефон и стал, сверяясь с записью, набирать номер знакомого опера с Петровки.

– Саныч… – робко начал Рыжий, но Аверкин оборвал его, ударив ладонью по столу.

– Молчать! Я на вас рассчитывал, а вы все сделали так, будто нарочно хотели меня подставить. А может, действительно хотели? Может, вас кто-то перекупил?

Тимоха отодвинул Рыжего плечом, выступил вперед и гулко ударил себя в грудную клетку пудовым кулаком.

– Западло, командир, – сказал он. – Ты извини, конечно, но все-таки базар надо фильтровать. Кого перекупили – нас? Если ты так думаешь, давай разбираться как мужики.

– Закрой пасть, баран, – по-прежнему глядя на монитор и щелкая кнопкой мыши, процедил Аверкин. – Ишь, разговорился! Разбираться он со мной будет! Был такой способ разрешения спорных вопросов в средние века, так называемый Божий суд. Брали подозреваемого и подвергали испытанию: лили в глотку кипящее масло, а то и вовсе змею туда запускали, ядовитую. Выжил – невиновен, а подох – значит, туда ему и дорога. Виновен, значит, раз Господь его не спас… Божий суд! И рыцари свои отношения так же выясняли – рубились до летального исхода, и, кто выжил, тот и прав. Не боишься, Тимоха? Я ведь тебя одной левой на куски раздеру, и получится, что был ты тварью продажной, казачком засланным… А?

– Зря ты, Саныч, на нас гонишь, – беря тоном ниже, но все так же твердо, сказал Тимоха, которому нечего было терять. – Ну, лажа вышла, так кто виноват, что этот козел на своей тачке не вовремя подкатил? Лучше было бы, если бы нас замели? Нет, зря ты это, насчет казачков засланных… Мы ж с первого дня в одной упряжке!

Это была правда. Аверкин вздохнул, оторвал взгляд от монитора и оглядел их, всех пятерых, по очереди – Тимоху, Рыжего, Коробку, Тюленя и Серого. Это была его личная гвардия – те самые люди, рука об руку с которыми он начинал дело с нуля, и даже не с нуля, а с глубокого минуса. Вместе они приводили в порядок выкупленный за гроши заброшенный склад, вместе отбивались от наскоков местной братвы, вместе выслеживали и мочили самых ярых быков и упертых бригадиров, отвоевывая себе место под солнцем… Это были люди, на которых Саныч мог положиться во всем. Они не задавали лишних вопросов и готовы были идти за ним до самого конца, каким бы он, этот конец, ни был.

Он вздохнул. Убитый Дракон мог бы войти в число этих избранных, но им пришлось пожертвовать. Увы, увы! Он был просто идеальной жертвой: с одной стороны, достаточно преданный и проверенный, чтобы выполнить любой приказ, а с другой – недостаточно приближенный, чтобы слишком уж жалеть о нем впоследствии. Да и ума за ним большого не наблюдалось – так, большой кусок мяса с глазами, целиком состоящий из каменных мускулов и парочки примитивных животных рефлексов. Иное дело Бондарь. Вот кого Санычу было по-настоящему жаль, так это Бондаря. Он был немного староват, но отлично подготовлен, смекалист, умен и, главное, честен.

Конечно, честность в наше время скорее относится к разряду недостатков, чем достоинств, но Аверкину она импонировала: где-то в самой глубине души он надеялся, что когда-нибудь честность снова сделается неотъемлемым качеством любого профессионала.