— А потом?

— Он головой в корягу стучать стал, — разревелась баба. — Потом он в речку прыгнуть хотел. Но мы не дали. Удержали его. Отвезли в больницу.

— Вы навещали его?

— Нет! Кому нужен сумасшедший?

— Кто из ваших его навещал?

— К нему никого не пускали.

— Долго он был в вашей больнице?

— Долго. С месяц.

— А потом?

— Увезли его.

— Вы с ним не виделись?

— Нет. Боялась.

— Он писем вам не писал?

— Нет.

— А другим работникам?

— Никому. Иначе бы сказали, — хлюпнула носом Торшиха.

— Он вам говорил о себе?

— То, что всем. Наедине— нет. Ничего. Не думал он обо мне всерьез.

— На память ничего не дарил?

— Его память — одна ночь. И все! — разозлилась доярка.

— Вы у него дома бывали?

— Да. Один раз. Я же говорила.

— Как он жил?

— Как все одинокие.

— Не говорил ли он о вкладе?

— Каком?

— На сберкнижке.

— Не было ее у него.

— Вы уверены в этом?

— Емельяныч узнавал, чтоб перевели ему на новый адрес, а ему ответили, что поселенец на книжку ни копейки не клал. И не заводил ее.

— Ну что ж! Вы свободны! Спасибо за показания.

Яровой вышел из будки. Доярки вместе с майором и Емельяны- чем слушали сторожа. До глубокой ночи он рассказывал всякие истории. И над костром то смех летел, то дыхание замирало.

А когда доярки ушли, он попросил Емельяныча показать завтра с утра то место, где Торшиха жгла телогрейку и куда она ее выкинула.

— Нехай сама она покажет!

— Вы мне и как помощник понадобитесь, — попросил Яровой.

— Давай, возьми Торшиху, а помощником я тебе буду вместо Емельяныча, — предложил майор и пояснил: — Емельянычу завтра с утра в загоне надо быть. Он на ферме единственный мужик. Ведь даже бидон с молоком в телегу некому будет поставить.

— Мне-то собственно все равно, — отозвался он. И утром, чуть свет, вместе с Торшихой и майором пошел на запасной луг, который сейчас зеленел молодою травой.

— Вот здесь, — показала Торшиха.

— Где и как вы бросили в реку телогрейку?

Валька показала. Яровой пошел по берегу, проверяя глубину воды. Что-то свое высчитывал. Потом вернулся на прежнее место. Срезал несколько веток с дерева, бросил в то место, куда показала Торшиха. Ветки, подхваченные течением, поплыли. Аркадий пошел за ними и думал, что за прошедшее время русло реки возможно изменилось. И вряд ли что могло уцелеть от Вовкиной телогрейки. Но он решил и это проверить.

— Послушайте, но что вы собираетесь искать? За это время от его лохмотьев ничего не осталось. Все сгнило! — сказал майор.

— Эта его шкура даже все живое тут потравила. Воняло от нее невыносимо, — добавила Торшиха.

Яровой разувшись, влез в воду. Проверял шестом глубину. Ощупал подводные коряги. Майор с лопатой на плече молча наблюдал.

— Давайте сюда, майор! — позвал Яровой.

— Да ничего мы не найдем. Столько времени прошло, это же смешно. Ведь недаром говорят, что с возу упало, то пропало. А тут не только с воза, тут в воду! Коряги порвали, сгнила. Да и что может в ней быть? — злился майор.

— Вовкин разум, что ли, найдем? Если и сыщете ее, на что она ему теперь нужна? — ехидничала доярка.