И Вера почувствовала вдруг, что она лишь гостья в этом доме, в этой деревне. Родная, любимая, но гостья. Поживет здесь свой срок и уедет, а все ее родные и близкие останутся со своими делами, горестями и радостями.

На следующий день они вместе с матерью и с Настей сходили на кладбище. Посидели на старенькой лавочке в ограде возле могил отца и младшей сестренки, поплакали. Вера подивилась, что не смогла накануне отыскать могилы — совсем, кажется, рядом ходила.

Время летело незаметно. Несколько раз ездили в Ленинград, ходили по музеям, пешком обошли все набережные.

— Боже! — сказал после одной из поездок Луиджи. —

Я думал, что краше Рима нет ничего на свете!

Дни стояли ясные и тихие. Рано утром, полусонная, еще не освободившаяся от сладкой полудремы, Вера накидывала халат и шла в огород. Там, под яблонями, возле старой прокопченной баньки, был врыт в землю дощатый круглый стол и маленькая скамеечка. Вера садилась на нее и, кутаясь в халат, подставляла лицо первым лучам солнца, с трудом пробивающимся сквозь плотный туман. И стол, и скамейка, и темные стволы яблонь были пропитаны влагой, словно только что пролился дождь. Время от времени по стволам тонкой змейкой стекали крохотные ручейки, а с пожухлой листвы гулко падали тяжелые капли. Воздух был насыщен терпким запахом прелых яблок, подсыхающей картофельной ботвы.

По утрам деревню окутывал туман. Иногда Вере казалось, что совсем рядом, за туманом скрывается Неаполь. Вот-вот набежит ветер с залива, растреплет, разнесет туман по узким улочкам, и откроются ряды темных плоских крыш, спускающихся уступами к морю. Справа старая крепость и унылая серая громада морского вокзала, белые нарядные теплоходы у стенки. Сколько раз они ходили с Луиджи и с ребятами на пирс, встречать советских! Поглядеть, послушать русскую речь, а если удастся — поговорить. Хоть несколько минут. Да разве поговоришь по-настоящему? Туристы вечно торопятся. Удивятся, услышав, что к ним обращаются по-русски, ответят что-нибудь невпопад, сунут открытку или значок на память. Но по глазам видно — не до тебя. Скорей в большие красивые автобусы — и в город. В Помпею, в Рим… А некоторые посмотрят подозрительно — и в сторону.

…Справа, вдоль самого берега, зелень Санта-Лючии. Но туда выбирались редко. Магазинов на набережной нет, а если и есть, то очень дорогие. Слишком шикарны. Даже американские матросы, уж на что разбитные, сторонятся их. Стесняются.

Колька Аверьяныч чудак — вот вымахал парень, когда в Германию угоняли, ползунком еще был — пристал, расскажи ему, как бабы в ресторанах танцуют. Да ее в такой ресторан и силком не затащишь. Кольке со старшим сыном, с Виктором, об этом перемолвиться — тот бы порассказал! А Веру Луиджи лет десять назад привел в одно заведение — насмотрелась на всю жизнь. Нет уж, пусть мужики одни ходят. И Луиджи-то не охотник до ресторанов. С семьей не разгуляешься — разве кто из приятелей пригласит. Господи, да какие рестораны? То-то сам Аверьяныч ходит тут по ресторанам. Как бы не так!

А с Луиджи ей повезло. Добрый мужик — из тысячи небось один такой попадается. Ну а про остальное— кому как на роду написано…

Туман медленно отступал. Выплыл из белого небытия и вспыхнул земным солнцем растущий на меже клен. И сразу сделалось светло и празднично. Стоило прищурить глаз, и клен становился похож на огромный золотой шар. Вера хорошо помнила, как появился этот клен.