|
Ее много рекламировали в связи с общественной деятельностью — в Красном Кресте, Женском клубе и тому подобных организациях, — и ее фотография, снятая вскоре после свадьбы, появлялась в местных газетах по крайней мере дважды в месяц в течение более двадцати лет, пока даже она не почувствовала неуместности шляпы-колпака и челки, что вызывало откровенные и скрытые насмешки в городе. И тогда она не без сожаления заменила фотографию другой, более новой, где у нее уже не было молодой улыбки, зато точно обозначались маленькие мешочки под глазами и складки на шее, дряблой и слегка сморщенной. Сейчас она в последний раз любовно провела пуховкой по носу и вошла в ресторан.
Она нежно положила руку на плечо Лофтиса. — Дорогой мой, нам уже пора. Все готово и… — Когда наступит великий судный день, — ровным голосом произнесла Хейзел, — вы с ней вместе выйдете на золотые улицы. Не волнуйтесь, мистер. Так сказано в большой книге. Евангелие от Иоанна, восемнадцать — тридцать шесть: «Царство мое не в этом мире…» Лофтис тяжело вздохнул и поднял на Долли испуганные глаза. — Ты говоришь, все уже готово? — Да, дорогой. Пойдем. — Это долина слез, — продолжала Хейзел, — будто входишь в гущу тумана… — Сколько я тебе должен? — спросил Лофтис. — Это будет пять центов. Лофтис положил монету на стойку. — Я всем сердцем с тобой, мистер. Право дело. — Спасибо, — пробормотал Лофтис. И машинально открыл для Долли дверь. Они вместе вышли на улицу, где уже исчезла пыль и теперь ярко светило солнце. Музыкальный ящик печально пел им вслед: «Возьми меня назад — давай еще раз попытаемся». Вдали уголь с элеваторов плюхнулся в море, сотрясая землю. «Давай еще раз попытаемся». Они как раз готовились сесть в лимузин, когда Элла Суон, с трудом спустившись из дока, молча залезла на заднее сиденье; катафалк тоже тихо и величаво подъехал с печальным звуковым сигналом; пешеходы, освобождая ему дорогу, словно пчелы устремились к тротуару. Долли вошла в лимузин, за ней — Лофтис; поезд, который должен возвращаться в Ричмонд, издал печальный свист, и мистер Каспер вылез из катафалка и с кротким видом остановился у дверцы лимузина, словно епископ, собирающийся что-то освятить. — Та-ак, — сказал он, заглядывая на заднее сиденье. — Все готовы? — Он слабо улыбнулся. — А-а, вижу. Все в порядке, можно ехать. Итак, они наконец двинулись в путь: Долли и Лофтис рядом, Элла Суон — на откидном сиденье, прямая как палка, в черном шелковом платье и кружевах рококо, голова склонена то ли в раздумье, то ли в горе. Она молчит, и мистер Каспер на переднем сиденье включает мотор. Лофтис видит в маленьком зеркальце его веснушчатый лоб и рыжие волосы. Однако они проехали следом за катафалком не более ста ярдов, как вдруг катафалк свернул к обочине, остановился, и Барклей, высунувшись со встревоженным видом, поманил мистера Каспера. — О Господи, — сказала Долли, — о Господи. — Что случилось… — начал было Лофтис, нагнувшись вперед, но мистер Каспер уже остановил лимузин, вышел и прошел к катафалку, где завел над мотором беседу с Барклеем. — О великий Боже, — произнес Лофтис, не обращаясь ни к кому персонально. — Неужели не достаточно того, что на меня все это свалилось, чтобы еще что-то забарахлило? — Он уткнулся головой в свою руку. — Иисусе! Я этого не вынесу!.. Долли положила руку ему на плечо. — Мужайся, Милтон, — сказала она. Он молча поднял голову и уставился на катафалк. И отвернулся, словно получил удар, поскольку в этом затененном шторками полумраке увидел гроб, где лежала его любовь, которая — он вдруг с ужасом понял — должна сегодня исчезнуть навсегда. |
