– Будешь беженцем, – уточнил Мышкин. – Каким и я был в молодости.

– Все мы немного беженцы, – согласился Егорка. – Но я никуда не поеду.

– Почему? – удивился Мышкин.

– Дела есть кое-какие, – Егорка напустил на себя суровый вид.

– Что за дела, сынок, – полюбопытствовала Тарасовна. – Ежели не секрет?

– Обещал зайти вечером в один дом. Чайку попить.

Против ожидания, ни Мышкин, ни мать даже не улыбнулись.

– Это важно, конечно, – согласился Мышкин. – Но такие складываются обстоятельства, что можешь не дойти до чая. По дороге могут перехватить.

Картина с его слов рисовалась грустная. Тот парень, который избил Егорку, погиб в пьяной драке, и это еще полбеды. Но кое-кто хочет представить несчастный случай как якобы месть за Егорку Жемчужникова. Вот это неприятно. У Алихман-бека, который, как известно, на сегодняшний день самый главный человек в Федулинске, вершитель судеб, – сознание так устроено, что он никогда не оставит без ответа кровавую акцию, направленную, пусть и косвенно, на ущемление его власти. Вопрос не в упокойнике Витьке, прощелыге и задире, а в бандитском законе. Ведь если кто-то посмел тронуть одного из его людей, то где гарантия, что завтра безумцу не придет в голову шальная мысль покуситься на самого Алихман-бека, хотя все знают, что он неприкасаемый.

Егорка, внимательно слушая, лакомился пирожком с капустой.

– Я-то при чем, дядя Харитон? Я в больнице лежал, у меня алиби. Кто убил Витька?

Мышкин смущенно развел руками:

– Я его зашиб нечаянно. Напали на меня в шалмане, ну и… Под горячую-то руку…

Мать горестно вздохнула. Егорке больше ничего не надо было объяснять. Он давно знал, что Мышкин зашибет любого, если захочет. Но только не случайно, нет. Это вранье.

– Получается, тебе тоже надо бежать, дядя Харитон?

За тебя возьмутся в первую очередь.

– Верно, – чему-то словно обрадовался Мышкин. – Дак я тоже пойду в угон. Только хвосты подчищу.

– А ты как, мама?

– За меня не волнуйся. Меня не тронут.

– Почему это?

– Слово заветное знаю… Не обо мне речь, сынок.

Уедешь, у меня руки развяжутся.

Смотрела на него туманно-умильным взглядом. – Наверно, что-то они придумали – мать, Мышкин и старшие братья, но ему не хотят говорить. Не хотят, и ладно.

Иван да Захар, конечно, крепкие мужики, поднялись из грязи в предприниматели, у каждого своя небольшая шайка, но против Алихман-бека они – ноль. У него весь город в руках. Что там Ванька с Захаркой. Придавит и не заметит. Но не дядю Харигона. Дядю Харитона взять труднее. Он недаром сидит в лесу. Лес – его вечный дом. И не только этот, зеленый, мшистый, с солнечными прогалинами, но – глубинный, потаенный, где всегда прятались славяне от нашествия, и там их вовеки никому не достать.

Тот лес – в душе русского человека, в сокровенных ее закоулках. Для кого-то, понимал Егорка, его рассуждение попахивало мистикой, но для него было внятным, как дважды два – четыре. Вся великая крепость людей, подобных Мышкину, напитана духами-непроходимой лесной чащи. В ней чужеземцу голову сложить – проще простого.

– Куда же вы меня хотите отправить? – спросил Егорка, уже внутренне смирившись с необходимостью долгой отлучки.

– Недалеко, – отозвался Мышкин. – На Урал. Там дружок у меня давний, надежный. Приютит.

– Самогонщик, что ли, тамошний?

– Зачем самогонщик… – Мышкин никогда не обижался на подначки образованного отрока. – Самостоятельный человек, бывалый.