|
Рассекала по трассам федерального значения в открытой колымаге, в бардачке – колготки, губная помада и пачка сигарилл. Это тянет на концепт, нечто подобное промычал бы Великий Гатри, еще один перец с редакционной грядки «Полного дзэна», ответственный за музыкальное образование тамагочи, только он один без содрогания произносит слово «прогмета-психоделика». Пачка сигарилл – и есть «прогметапсиходелика», та еще крутизна, сигареты – слишком пошло, сигары – слишком вонюче, с самокрутками – замаешься крутить, ни о чем другом мне думать не хочется, да, вот еще что – очки.
Очки были те же самые. Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого? Для парня с дурной кровью, температурящего каждый понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой, все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне; все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она очки для парня с разными, как у опоссума, глазами? Для парня с разными глазами. Для меня. Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив него обязательно сунут большой болт. – …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая, очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи? – Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. – Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он не похож. Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит, будто она в них родилась, немного найдется людей, способных приручать чужие вещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах. Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего. – Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит от восторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точь как мой папаша на ближних подступах к оргазму. – Я знаю. – Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, ты мне обещаешь? – Нет. Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, что она может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей же прикроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошлом году, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей – копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go». – Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем на нее не похоже. – Тридцать секунд. Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случилась какая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают же люди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотя неизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств. С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт. Ччерт. Чччерт. Никто ее не пристрелит, на безмозглых одноразовых телок надежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лорино окружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший отдел убийца, а ныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды, стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий – от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровым креативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу их интересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целовать тебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты по поеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол «лизать» – «потому что это по-другому называется «. Все свои мыслишки о жизни, трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Live ournal». |
