Женщина придержала его за руку и сдвинула лестницу вдоль клетки, пытаясь найти положение поустойчивей.

Повинуясь неожиданному импульсу — и (более или менее) из сочувствия, — я шагнул вперед.

— Позвольте помочь, — проговорил я. — Может, у меня выйдет дотянуться до верха. Дайте-ка афишу…

Карлик нерешительно замер, глядя на меня своими страдальческими глазами. Казалось, принять от меня помощь он был готов — но стоял со шляпой в руке и молчал, будто высказаться ему мешало невыразимое сочетание обстоятельств, формальный и неодолимый жизненный водораздел, как в самой строгой кастовой системе.

Впрочем, женщина кивком указала мне на лестницу — а, когда я приставил ту к клетке, отвернула лицо и, сощурившись в тусклом свете, стала разглядывать лошадей, щиплющих траву у реки.

Я взобрался на лестницу, и карлик протянул мне афишу. Верхний край ее я придавил двумя половинками кирпичей, специально оставленными на крыше клетки, и попытался прочесть, что написано на покоробленной фанере. Не без некоторого усилия мне удалось расшифровать слова “удивительное зрелище” (к зверям афиши явно не относились никак и то ли были украдены у какого-то другого цирка, то ли подобраны на свалке), и тут в клетке подо мной послышалось шуршание. Я дернулся, но было поздно: животное, бледное и приземистое, разворошило солому и опять скрылось из виду.

Не знаю, напугал я зверя, или же своей панической реакцией тот хотел предупредить меня о какой-то опасности, — но от разворошенной соломы поднялся едкий и неуловимо знакомый запах. Я спустился с лестницы, но запах продолжал свербить в ноздрях, и чем слабее, тем отвратительнее. Сощурившись, я попробовал вглядеться в дверной проем домика в дальнем углу клетки, но там было слишком темно, и все завалено соломой.

Женщина и карлик кивнули мне, когда я отвернулся от лестницы. Никакой враждебности в них я не ощущал; карлик даже явно собирался поблагодарить меня. Рот его несколько раз безмолвно открылся и закрылся, и почему-то у меня возникло ощущение, что установить со мной контакт выше их сил. Женщина стояла спиной к фонарю, и лицо ее, смягченное окружающей темнотой, казалось теперь маленьким и едва сформировавшимся, словно у запущенного ребенка.

— Ну что, все готово, — полушутя произнес я; и, не без усилия, добавил: — Смотрится очень даже симпатично.

Когда никакой реакции не последовало, я оглянулся на клетки. У некоторых домиков в глубине виднелись бледные, размытые тени; максимум, что можно было сказать, — это что поза сидячая.

— Когда вы открываетесь? — спросил я. — Завтра?

— Мы уже открылись, — ответил карлик.

— Уже?

Сомневаясь, шутит он или нет, я начал было показывать на клетки — но ответ очевидно следовало понимать буквально.

— А… то есть, вы только на один вечер. — Я лихорадочно пытался придумать, что бы еще сказать; они явно были готовы стоять так бесконечно. — И… когда уезжаете?

— Завтра, — негромко ответила женщина. — Утром мы должны уехать.

Словно б это послужило кодовым сигналом, они двинулись убирать импровизированную арену, сгребая в сторону обрывки газет и прочий мусор. В конце концов, я ушел, по-прежнему недоумевая, что тут понадобилось этому жалкому зверинцу; тем временем женщина и карлик закончили с приборкой и заняли места между клетками, ожидая первых посетителей. Я замедлил шаг на берегу, возле тихо пасущихся лошадей, которые казались столь же призрачны, как и женщина с карликом. Что за безумная логика, подумал я, привела их сюда, когда в центральном парке уже развернулся целый парад аттракционов, чуть ли не бесконечно больше и завлекательнее?

При мысли о животных мне вспомнился специфический запах, витавший около клеток, — смутно неприятный, но определенно хорошо знакомый.