|
Гнев превратился в тревогу. — Как ты? Дай, я посмотрю рану! Эрик оттолкнул заботливые руки отца. — Только задело. Пустяки. — Глядя, как мимо с боевым кличем пробегают их товарищи, Эрик с ухмылкой напомнил: — По-моему, ты только что говорил, будто ты тут командир! Улыбка Хакона выражала и гнев, и радость. Он схватил Эрика за воротник и поставил на ноги. — Держись за мной! Отвесив сыну оплеуху, которая была почти такой же мощной, как удар той лопатой, он зашагал по туннелю. — Как прикажешь, отец. Эрик поднял упавшую саблю. В ушах у него звенело. Подумав секунду, он извлек из ножен на спине ее близнеца. Приближаясь к вражеским траншеям, туннель постепенно расширялся, так что вскоре будет достаточно места для обоих клинков. К тому моменту как скандинавы догнали свой отряд, солдаты уже справлялись с первым серьезным сопротивлением, которое им оказали у широкого выхода из туннеля, у ступеней, ведущих во вражескую траншею. Двое бойцов пали, получив огнестрельные раны, а остальных остановили шесть наемников, которым хватало места для замахов алебардами. Силы были примерно равны, но Хакон не мог оставить этих шестерых: они последовали бы за ними в туннель и не дали бы спокойно унести раненых. А ведь туннель должны скоро взорвать! — Думаю, шансов сдаться нет! — крикнул он по-немецки через стену вздернутых пик. — …Твою мать! — откликнулся заросший бородой швейцарец. — И твою жену — тоже, как только мы войдем в ваш крысиный городишко! Его товарищи расхохотались, выкрикивая новые оскорбления. А потом, заглушая насмешливые голоса, раздался резкий звон: два изогнутых клинка столкнулись идеально заточенными краями. — Не люблю, когда люди угрожают моей покойной матери, — заявил Эрик. — Да и моей праведной бабке, да упокоит Бог души обеих. Хакон повернулся, хотя и понимал, что напрасно тратит время. Он уже начал поднимать свой боевой топор, чтобы принять участие в том, что неизбежно должно было последовать за обменом «любезностями». Он стоял вполоборота, готовясь заговорить, когда мимо него стремительно пролетели два кривых клинка, ослепляя своим блеском. — Божья кровь! Эрик! — Эти слова были еле слышны, но совсем иначе прозвучал боевой клич, с которым Хакон рванулся следом за сыном: — Сиена! Хох, хох! Наскок Эрика разделил шестерых швейцарцев: четверо с одной стороны и двое — с другой. Поскольку сын уже убил одного противника и вступил в бой со вторым, Хакон поднырнул под алебарды большей группы, упал на колени и ударил топором низко, параллельно земле. Первому швейцарцу удалось перепрыгнуть через летящее лезвие, но второму оно впилось в икру, заставив завопить от боли. Раненый повалился назад, на двух своих товарищей. В следующие мгновения солдаты Хакона оказались среди них — и бой закончился еще за несколько мгновений. Хакон повернул голову и увидел, что Эрик весь залит кровью. Лицо сына превратилось в кровавую маску, с которой смотрели белые, дикие глаза. И в эту секунду молодой человек резко вскинул голову, принюхиваясь. — Отец! Чуешь? Жареные цыплята! И с безумным криком Эрик взбежал по ступеням во вражеские траншеи. Хакон видел глаза молодого воина: они говорили о том, что Эрик смотрит словно сквозь красный туман. И дело не в той крови, что покрывает его лицо… Нет, некоторое отношение к этой алой дымке кровь все же имеет, потому что безумие боя всегда обладает привкусом железа. |
