|
— У тебя кровь идет, Хакон. — Бекк! Мне следовало знать, что я тебя тут увижу! — Он осмотрел себя. — Это? Это не моя. И он рассмеялся. Громко. Его смех разрушил тишину. — Сдавайтесь, французские и сиенские шакалы! Они запрут за вами ворота и оставят умирать. Сдайтесь на нашу милость — и, может быть, вас пощадят. Ответом было простое французское слово. Даже отвратительный выговор Хакона позволил всем узнать слово «дерьмо»: — Merde! На поле боя вернулся шум: крики, угрозы, вопли. И на фоне всего этого раздался новый звук. Хлопок. Он прозвучал слабо, но почему-то его услышали все. Возможно, потому, что он сопровождался колебанием, которое пробежало вверх от подошв. Из траншеи флорентийцев вдруг вырвалось пламя — в том самом месте, откуда недавно выскакивал Эрик. Земля вокруг готовых к бою людей начала вставать на дыбы и смещаться. Борозды, словно проложенные каким-то безумным пахарем, пролегли между ног, заставляя солдат падать. — Мина! Мина взорвалась! И под этот крик огромный участок земли провалился в туннели. Это произошло в основном на стороне флорентийцев. Солдаты ушли под землю футов на тридцать. Извилистая расщелина пробежала как раз перед Хаконом и Бекк, и скандинав едва успел ухватить сына за ворот, так что тот секунду висел над внезапно разверзшейся пропастью, пока отец не оттащил его назад. Хакон прокричал: — Рука Господа, Бекк? — Единственная рука Фуггера! Идем! Взрыв вывел Жана из оцепенения, тем более что за мгновение до этого из-под земли выскочил Фуггер. Метнув взгляд в сторону сражения, Ромбо увидел, как передовая часть отряда противника исчезает под землей. Почти сразу же французские подкрепления стали огибать провал, а сиенцы принялись протискиваться сквозь узкие ворота для вылазок. — Милорд? — крикнул Жан, обращаясь наверх, к Блезу де Монлюку. — Видел, Ромбо! — невозмутимо ответили оттуда. Залп остановил наступавших, дав защитникам возможность отойти. Они толпились в воротах, но не застревали в них, и спустя минуту все, кто мог идти, ползти или быть вынесенным, оказались за стенами Сиены. Хакон и Бекк были последними, так как они возвращались еще за одним раненым. Протащив его в ворота, Хакон повернулся к Бекк и любезно улыбнулся: — После тебя, миледи. Он увидел начало ответной улыбки, а потом ее вдруг сменило изумление, и Бекк упала прямо на скандинава. Когда Хакон подхватывал Ребекку, его рука натолкнулась на нечто жесткое, оперенное. Оно на палец торчало из ее спины. Хакон поднял женщину на руки и зашел в ворота. Когда они захлопнулись, Хакон крикнул: — Жан! Бекк ранена. — Это пустяк! Ничего страшного, — только и сумела сказать она и потеряла сознание. В следующий миг Жан уже был рядом с ними. — Мне! Давай ее мне! Он принял ее у Хакона, изумляясь тому, какой невесомой стала Бекк за ту вечность, пока он не брал ее на руки. Ее голова бессильно откинулась назад, незрячие глаза спрятались за густыми ресницами — и внезапно Жан смертельно испугался, что больше никогда не заглянет в эти глаза, не увидит в них любви или хотя бы гнева. Толпа солдат расступилась перед ним, крики ликования смолкли. Наверху Блез де Монлюк подошел к парапету, сдергивая с головы шляпу с пером. Скорчившийся у лестницы окровавленный Фуггер протянул перебинтованную руку к Жану и его ноше. |
