— Здравствуйте, — сказал Чернов и захлопнул дверцу.

— Здравствуйте, — сказал мальчик. — Пап! Что так долго?

— У нас была встреча, Вадик. Николай Иванович, — обратился он к шоферу, — на Георгиу-Деж. Потом завезем Вадика к маме, а потом к нам, в главное, я уже опаздываю.

Машина мягко тронулась, набирая скорость, свернула на проспект и смело рванула, опережая многих, в самую гущу предпраздничного движения. Чернов ехал знакомым и давно забытым путем к родной улице, но все теперь было не так. Странно. Слишком удобно и тревожно. За всю дорогу Деян обернулся два раза. Первый раз:

— Александр Петрович! — протянул что-то.

Чернов взял — это была бумажка с телефоном.

Второй раз он обернулся к сыну:

— Вадим! (Мальчик оторвался от журнала.) Вадим, скажи маме, что этот месяц я буду занят, а в начале следующего зайду к вам и, если она разрешит, возьму тебя на двенадцать дней на Рижское взморье. Мы будем с тобой гулять и кататься на велосипедах.

— Ага, — сказал Вадим и уткнулся в журнал.

— Направо? Налево? — спросил шофер.

— Можно здесь. Я дойду. Здесь близко. До свидания.

— До свидания, Александр Петрович. Всего вам хорошего.

— И вам.

Черной захлопнул дверцу. Машина рванула с места. Чернов стоял на углу бывшей своей улицы и неоправданно-болезненно улыбался. Одиночество было приятно. Наваждение проходило. Ему стало легче, когда он вышел из машины и машина исчезла. Но вместе с тем он чувствовал, что приближается какая-то роковая черта в его жизни, когда он должен будет принять решение. А этого он всегда боялся.

5

Александр Петрович обнял высокого, худого, совершенно лишенного мышц человека, который был его сыном. Как ни странно, в этом объятии он вдруг почувствовал себя крепким, здоровым и даже молодым. Объятие было в его пользу. Ему даже стало чуть стыдно от победы над партнером неравного веса. Он очень удивился, что голос его звучит на красивых, непривычно низких нотах, с легкой хрипотцой.

— Петр Александрович! — с удовольствием произнес он. — Я тебя поздравляю. Ты стал взрослым. Мама дома? Я тебе не помешал?

— Нет, — ответил сын сразу на оба вопроса.

Тот же полумрак — занавески задернуты, шторы полузакрыты. Тяжело пыхтит прачечная на первом этаже, и мелко позвякивает посуда в серванте… Сверкающий пол, зеленая краска стен, неразличимые темные картины в тяжелых сверкающих рамах — ничего не изменилось в этой квартире. Через открытую дверь видна смежная комната. И там все так же. Их с Таней кровать с кружевным бежевым покрывалом. Репродукция «Северного вокзала» Моне над кроватью (как он радовался, когда купил эту картину, да и правда, очень хорошее качество). Виден кусок зеркала, в нем отражается окно той, смежной комнаты. В окне густая листва — это новое: дерево выросло, раньше так не было.

— Как дела? Как мама?

— Хорошо, — ответил сын сразу на оба вопроса.

Александр Петрович усадил сына рядом с собой на широкий диван с валиками и откинулся на локти. Шумно выдохнул воздух. Чувствовал, как приятно забирается прохлада во все потные уголки тела.

— Я, Петушок, хотел тебе подарок сделать и ничего не сообразил. Что ты хочешь? Что тебе и радость? Стой! Что это? Наклонись-ка! Что у тебя с волосами? Что это?

— Я лысею, папа.

— Да ты что? С какой стати? В восемнадцать лет! — голос у Александра Петровича звучал очень красиво, низко.

— Гены, наверное, — сын медленно улыбнулся.

— Откуда? Я-то ведь не лысею.