Сдѣлавъ это, онъ налилъ второй стаканъ водкой и хотѣлъ его выпить, но водка не пошла въ горло и полилась черезъ носъ. Такъ очень часто бываетъ съ непривыкшими къ вину. Онъ поставилъ недопитый стаканъ на столъ и долго кашлялъ. Слезы лились у него изъ глазъ градомъ. Откашлявшись, онъ бросилъ взглядъ въ уголъ. Въ углу стояли горшки и плошки, купленные имъ для будущаго хозяйства.

«На что мнѣ теперь все это? Для чего? Теперь ужъ все кончено, все пропало»! подумалъ онъ. Въ головѣ его опять промелькнула фраза Дуньки — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», и онъ принялся бить горшки и плошки. Вилъ онъ ихъ съ какимъ-то остервененіемъ, поднимая и ударяя объ полъ.

Шумъ и трескъ былъ услышанъ за стѣной въ комнатахъ прикащика. Прикащица постучала въ стѣну и крикнула:

— Глѣбъ Кирилычъ! Что это тамъ у васъ?

Онъ опомнился и отвѣтилъ:

— Горшки… горшки…

— Упали что-ли? Да что вы не спите-то сегодня? Всю ночь были на камерахъ, и нѣтъ на васъ угомону.

Глѣбъ Кириловичъ не отвѣчалъ. Онъ гнулъ ножъ, купленный у бродячаго туляка-разнощика тоже для будущаго хозяйства, стараясь его сломать о подоконникъ, но прикащица стучалась уже въ дверь, запертую на крючокъ, и спрашивала, можно-ли войти.

— Я переодѣваюсь, переодѣваюсь… Рубаху переодѣваю, отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ, бросивъ на полъ ножъ.

— Слышите… Съ чего вы это пьете-то? Или съ невѣстой что-нибудь не поладили? приставала прикащица. — Наплюйте-ка вы на нее, пока время есть. Нестоющая она дѣвчонка.

— Какъ нестоющая? Должно быть, стоющая, коли я изъ-за нея готовъ жизнь отдать, глухо отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ, горько усмѣхнулся. поднялъ съ пола ножъ и спряталъ его въ боковой карманъ пиджака, пробормотавъ:

— Авось, пригодится.

Ему ужасно хотѣлось допить стаканъ водки, чтобы окончательно опьянѣть, но водка не пилась. Лишь только онъ подносилъ стаканъ ко рту, какъ его ударяло въ дрожь и поднималась рвота. Однако, онъ зажалъ носъ и кой-какъ сдѣлалъ изъ стакана большой глотокъ.

Опять подступила теплота къ сердцу. Въ организмѣ произошла реакція. Нервы на время слегка успокоились. Онъ прилегъ на койку и пробовалъ заснуть, но не могъ. Передъ нимъ мелькалъ образъ Дуньки. Въ голову какъ молотомъ ударяла фраза — «я и раньше его не любила, да и теперь не люблю». Фраза эта смѣнялась другой фразой, которую онъ слышалъ отъ нѣкоторыхъ заводскихъ про Дуньку: «повадился кувшинъ по воду ходить, тутъ ему и голову сломить».

«Сломить… сломить… Не любила, да и не люблю… Сломить… Не люблю».. слышались ему отдѣльныя слова. Они слышались изъ стѣны, изъ-подъ койки, изъ стоящаго у койки сундука съ положенными на немъ новыми подушками въ красныхъ кумачевыхъ наволочкахъ, которыя онъ еще такъ недавно купилъ для свадебной постели Дуньки.

— Сломить, сломить, повторилъ онъ вслухъ, бросая взоръ на эти подушки.

При видѣ подушекъ, что-то страшное шевельнулось у него въ груди. Онъ вскочилъ съ койки, выхватилъ изъ кармана ножъ и принялся имъ колоть эти подушки, разрѣзывая наволочки. Мелкое перо вылетало изъ дыръ и носилось по каморкѣ. Поролъ онъ наволочки съ какимъ-то остервененіемъ. Каморка наполнилась пухомъ.

Вдругъ онъ услыхалъ голосъ Дуньки и замеръ. Она стояла подъ окномъ, барабанила въ стекло и говорила:

— Полно вамъ дрыхнуть-то!.. Вставайте да пойдемте на зады грибы жарить. Я грибовъ набрала въ лѣсу. Съ пивомъ отлично…

Глѣбъ Кириловичъ прислушался, вдумался въ сказанныя слова и въ головѣ его все помутилось. Не выпуская ножа изъ руки, онъ вскочилъ съ сундука, бросился къ двери, быстро отстегнулъ крючокъ, пробѣжалъ черезъ кухню прикащика, выскочилъ на дворъ и подбѣжалъ къ Дунькѣ.

— Грибы жарить?.