(«Смешная смерть, невероятная для того, кто в этом городе проездом, как смерть от того, что на широком проспекте падает и сносит человеку голову разбитое молнией дерево – иногда такое случается, и мы читаем об этом в газете и посмеиваемся».) Она не имела никакого отношения ко мне, мы не были знакомы. Я выбросил ее автобусный билет в окно. Пакистанец даже не вспомнит, что я платил за два билета. Мне незачем было о ней вспоминать. И потом, я ни в чем не виноват, никто не виноват, просто несчастный случай. На сиденье лежал ее платок, все еще мокрый. Он еще хранил ее запах, запах ее черных волос. («Запах умерших остается, когда от них самих не остается уже ничего. Он остается, пока еще есть их тела, и даже после, когда их уже нельзя видеть, когда их похоронили, и они исчезли: „Свинцом тебе на грудь мы ляжем, тебе на сердце камнем завтра лягу…"») Я сунул его в карман пальто, он до сих пор у меня. – Деан секунду помолчал, потом прибавил; – Вот что со мной случилось, не знаю, понял ли ты.

Мы так доверчивы, нас так легко в чем угодно убедить. Рассказать молено все, если умеешь представить дело, умеешь найти оправдание и смягчающие обстоятельства. Рассказать о чем-то – значит проявить щедрость. Все может случиться, обо всем можно поведать, все можно принять, всегда можно найти способ остаться безнаказанным, целым и невредимым. Когда мы делаем что-то (или что-то рассказываем), мы всегда (или, по крайней мере, в ту минуту, когда делаем это) считаем, что поступаем именно так, как должны поступить (или именно так должны рассказать). Странная это миссия и задача – рассказывать: ни одно событие нельзя считать совершившимся, пока о нем не стало известно, пока о нем не узнали, пока о нем не рассказали. Без этого оно превратится в мысль, в воспоминание, в ничто. Но историю молено рассказать только тогда, когда она уже закончилась, и тот, кто рассказывает, всегда может добавить: «Но сейчас я уже не тот, что был раньше, я другой, я отрекся от себя прежнего. Я этого не хотел, я к этому не стремился». А тот, кто слушает, может выслушать все до конца, а потом сказать (и это будет самый лучший ответ): «Не знаю, не уверен, там посмотрим».

– Думаю, что да. И что было потом? – спросил я. – Мне уже пора идти.

Мой вопрос вывел Деана из оцепенения. Он поправил галстук и начал медленно раскатывать рукава рубашки, словно собирался надеть пиджак, словно это он собирался уходить. Но уходить нужно было мне. «Пора идти, – думал я, – я уже все выслушал и уже никогда этого не забуду».

– Я сошел, когда мы выехали на более оживленную улицу и автобус остановился на светофоре. В автобусе уже не было ни одного пассажира – я успел заметить это, когда спускался по лестнице. Кондуктор наверняка даже внимания не обратил, что кто-то вышел не на остановке. Я быстро поймал такси и поехал в гостиницу. Пока я ехал, дождь кончился, ветер утих, а я протрезвел. Я поднялся к себе в номер. Никто ничего мне не передавал. Я включил телевизор и несколько минут смотрел, переключая каналы и ничего не понимая.