— Болтун.

— Это я от радости, ваше величество. Скоро проснусь, и все кончится. Я себе представил, будто мы с тобой в Одессе, гуляем по Лондонскому бульвару, где морячки клешами пыль с мостовых выметают. На мне клифт из твида, шкеры-клеш, лаковые колеса со скрипом, рыжие бочата на руке, а ты вся в мехах. Самая фартовая чудачка на всю Одессу. Мечта!

— Дитя ты неразумное. Тебе молодуха нужна, а ты о старухе мечтаешь.

— Глупости. Лучше тебя никого нет и быть не может. Огонек начал посвистывать. Далекий свист услышал Кистень, но ему было не до этого. Прямо перед ним лежал разложившийся труп, одетый в волчий полушубок, рядом валялись лыжи и винтовка. Судя по разорванной одежде, охотника порвал зверь. Бурые пятна подтверждали это. Кострулев поднял винтовку. Оружие в полном порядке, в магазине пять патронов. Похоже, он так и не успел выстрелить, на него напали сзади, а может, сверху. Петр поднял голову: тяжелые густые еловые лапы закрывали небо. Прыгнуть может только рысь, но она не разорвет человека в клочья. Значит, медведь. Но медведь не способен тихо подкрасться к человеку, тем более к охотнику. Гадать не имело смысла. Кострулев наклонился и снял с пояса погибшего патронташ, набитый боеприпасами. Он получил в свои руки главное — оружие для защиты. Ориентироваться можно по солнцу. Рано или поздно, но он выбе-

рется из тайги, она не бесконечная. Одна только мысль — добраться до Москвы и разыскать тех, кто поломал ему жизнь, убив его жену, — придавала сил и отваги. Винтовку ему судьба подбросила. Пусть они ищут свой самолет. У него своя дорога.

Эта дорога оборвалась через триста шагов. Он угодил в прикрытую ветвями яму, где уже сгнил молодой олененок. Рожки да ножки остались.

— Опять мешок! Пропадите вы все пропадом!

Кому кричал, непонятно. Кистень глянул наверх. Высоко. Здесь его никто не найдет и никто не вытащит. Петр Кострулев так просто не сдавался. В лагерях выжил, а уж на воле подыхать он себе не позволит. Нужно выбивать ступени в земле. Парень скинул бушлат и принялся за работу. С отчаянием и злобой рыл землю, превратившись в крота, рычал, стонал, хрипел, но лез. Каждый шаг давался с боем. Когда он выбрался наружу, уже стемнело. На небе зажглись звезды. Он лег на землю и тяжело вздохнул. Винтовка и бушлат остались в яме. Черт с ними. Видно, не судьба. Мерцающие огоньки в небе действовали успокаивающе. Он устал и хотел спать, но знал, что своих можно найти только ночью, когда они разожгут костры: иди на огонь, не ошибешься.

Кострулев заставил себя встать и, осторожно ступая, направился в сторону полярной звезды.

Кистень

Дверь открыл полысевший скрюченный мужичок на деревянной ноге. Все правильно, кто еще может обитать в подвалах старых лачуг на Абельмановке.

— Петюня? Это ты?

— Я, Кутила. Хорошо тебя хлестануло.

— Был Кутилой. Теперь пацаны из ремеслухи меня прозвали Костылем. Я не обижаюсь.

— Чему учишь ремесленников?

— Сторожем пристроился. Пока держат. Заходи.

В маленькой уютной каморке они устроились за круглым столом, где стояли грязные алюминиевые миски и кружки. Кострулев достал бутылку водки и пакет с нарезанной колбасой.

— Чифиришь?

— На водочку-то не хватает. — Кутила улыбнулся, показав три последних зуба.

Кран с холодной водой находился тут же, в комнате, Петр сполоснул кружки. Выпили по первой.

— Сколько тебе влепили, Шурик?

— Трешник. Из зоны прямиком на фронт, в штрафбат. Там ногу и потерял. Легко отделался. А ты где чалился?

— В Туруханском крае. Война мимо нас прошла, только инвалидов и трупов тоже хватило. Уцелели немногие, до амнистии дожили единицы.

— Ты мужик жилистый.