— А на кого Дальстрой оставит? На Сорокина?

— Такая махина по инерции еще десяток лет крутиться будет. Ох, Харитоша, Харитоша, страшно мне.

Она обняла мужа и положила голову ему на покатое плечо.

Стрелки часов перевалили за три часа ночи. По стеклам стучал дождь. Снег к утру растает, превратив дороги в размытое глиняное месиво. Спать оставалось недолго, но они так и не сумели заснуть.

8.

К пятому причалу подошел «Альбатрос», катер с боевым прошлым, ранениями, неоднократно вступавший в неравный бой с противником и оставшийся на плаву до конца войны. После снятия с него вооружения торпедоносец отправился в опалу к берегам Нагайской бухты вместе с такими же, как он, зачисленными в разряд инвалидов, неспособных держать вахту в боевых порядках военно-морского флота. Работа в порту досталась только буксирам, остальные корабли раздали рыбакам, умеющим добывать краба и хорошую рыбу для стола руководства.

Итак, катер «Альбатрос» встал у причала. Его поджидала группа из восьми человек. Виктор Крупенков, главный рулевой, он же командир, он же рыбак и пропойца, сбросил трап на берег. Старую просоленную воблу затрясло от страха, как только он увидел, кто приближается к борту. Мистика! Сам всесильный Василий Белограй собственной персоной. Следом гроза ГУЛАГа полковник Челданов, его заместитель подполковник Сорокин, двое автоматчиков и двое зеков. Как их ни одевай, а штамп со лба не смоешь. Замыкал колонну непонятный тип. То ли зек, то ли вольняшка, то ли китаец, то ли якут, но не чукча. Держался прямо, уверенно, с достоинством.

Делегация взошла на борт, Крупенков убрал трап и приказал отдать концы. «Хорош улов, — подумал морской волк, — такие акулы в одном неводе». И тут же представил себе: сколько героев-добровольцев найдется в лагерях, дай им задание потопить катер вместе с заклятыми врагами человечества. Один взрыв — и срублена голова гидры! Обезоруживай охрану, поднимай народ на восстание. Ермаки, Разины и Пугачевы у нас еще не перевелись. В 17-м смогли, а почему в 49-м не смогут? «Не смогут! — остановил себя Крупенков. — Пока отец всех народов жив, все впустую. Надо бы сначала усатого придушить, да некому. Вшивота трусливая».

— Этих двоих в трюм, — приказал Сорокин.

Точно. Не ошибся. Зеков велено в трюм. Как их только ноги еще держат. Правильно. С палубы ветром сдует, в трюм их.

Старший, он же единственный, помощник командира Хабибуллин отвел доходяг в указанное место. Пассажиров проводили в орудийный отсек. Сорокин остался и, ухватив за руку, крепко сжал локоть бульдожьей хваткой:

— Ходил в бухту?

— А то как же, Никита Анисимович.

— Промеры сделал?

— Пройдем чисто. Без проблем.

— Подойдешь к борту сторожевика и первым поднимешься на судно. Думай сейчас, как поднять начальство на корабль, среди них циркачей нет.

— Лебедочку задействуем, Никита Анисимович. Люльку соорудим. Только мне-то нет резона на корабль взбираться. Хабибуллин вскарабкается, он малый смышленый, снасть знает, да и силенок поболе.

— Опять от тебя перегаром несет?

— Так ведь не выдыхается уже! Насквозь пропитался. Третий день капли в рот не брал! Ей-богу! Век свободы не видать.

— Запускай машину, Бармалей. Пойдешь малым ходом.

— Малым? Малым до мыса часа два ходу.

— Сам смотри. Лихость твоя мне не нужна, не рыбу везешь.

— Все сделаю, как надо.

Вытирая пот со лба, Крупенков отправился в рулевую рубку. В тесной кабине уже находился один человек. Сложив руки за спиной, в тяжелом кожаном реглане стоял сам Белограй, дымя носогрейкой.