Изменить размер шрифта - +
Из административной избы, что стояла справа от ворот, повыскакивало лагерное начальство. Кто-то бил огрызком трубы в рельс, оповещая зону о пересменке. Кучер спрыгнул в снег и подал руку закутанному в тулуп человеку, сидевшему под брезентовым навесом. Из другой кибитки выпрыгнули люди с автоматами — в полушубках, в ушанках, завязанных тесемками под подбородком, с закутанными лицами. Снег лежал глубокий, рыхлый. Ноги утопали по колено. Один из автоматчиков поднял выбравшегося из-под навеса пассажира на руки и еще глубже утонул в снежном пуховике. С тяжелой ношей он не мог сделать и шага. К крыльцу выстроилась цепочка из автоматчиков, и ценный живой груз передавался из рук в руки, пока нога в нерповых унтах самостоятельно не ступила на деревянный настил скрипучих ступеней. Кокон ожил и двинулся к распахнувшимся перед ним дверям, из которых валил пар.

Выстроенная в шеренгу команда держала руки под козырек. В сенях кокон скинул с плеч тулуп и превратился в нечто необычное и очень изящное: высокую, стройную брюнетку, волосы убраны в пучок, кожаная куртка, ремень с кобурой, кожаные галифе, через плечо небрежно перекинут кашемировый шарф. Команда вернулась в избу, двери захлопнулись. Минуту пробыли на крыльце, а гимнастерки успели задубеть.

Лейтенант встал перед кожаной дамой по стойке смирно и осипшим голосом попытался отчитаться, но переливающаяся на свету, словно сизое крыло ворона, кожаная рука отмахнулась:

— Молчи, Пинчук. Почему норму не выполняешь?

— Вырубаем последний пласт, товарищ Мазарук. Глубже и дальше идти нельзя. Порода осыпается, подпорки уже не спасают, семерых придавило. У меня инструментов вдвое больше, чем людей, а год назад за каждое кайло дрались.

— Сколько стоит сто граммов золота, Пинчук?

— Не могу знать, товарищ Мазарук.

— Полторы тысячи американских долларов, лейтенант. Запомни эту цифру. Сколько стоит жизнь заключенного, лейтенант?

— Два рубля пятьдесят копеек в сутки.

— На этом считаю вопрос закрытым. Долби, Пинчук. Дальше и глубже долби. Стране нужно золото, а врагов народа на твой век хватит. На днях придет пополнение с Догучанского леспромхоза, вольфрамового рудника и с Кацугана, будет кому кирки и лопаты вручать, но промывочные машины останавливаться не должны ни на минуту, головой отвечаешь. Показывай помещения.

Кабинеты не понравились Елизавете Степановне — слишком маленькие, ее устроил актовый зал. В коридор вынесли все стулья, оставили только стол у окна, напротив входной двери. Размеры опустевшего помещения были внушительными.

Мазарук протянула начальнику лагеря листок.

— Кто из этих жив? Он просмотрел список.

— Эти двенадцать номеров — примечательная публика. По какому принципу вы их отбирали, Елизавета Степановна?

— Не твоего ума дело. Все живы?

— Одного завалило, другому гвоздем глотку пропороли, третий в бега пустился, нашли заледенелый труп в трех километрах. Далеко ушел, да еще после смены. Но, в общем, живые есть. Большинство.

— Будешь заводить по одному. Держи их возле дверей, близко ко мне не подпускай. Вшивых и больных из списка вычеркни, оставь самых выносливых.

— Таковых только двое.

— Веди обоих.

В дверях встали два автоматчика. Лиза подошла к украшенному морозным узором окну и длинным ногтем соскребла снег со стекла, на царапине тут же образовался новый узор. Она достала из кармана тяжелый золотой портсигар с дарственной гравировкой некоему комдиву Мухотину за проявленную храбрость й героизм в боях от патриотов Испании и извлекла папиросу. Была у Лизы такая мыслишка — найти комдива Мухотина и вернуть ему портсигар, но не случилось. По ошибке генерал попал в сучий лагерь и тут же был проигран в карты. Так закончилась славная жизнь героя, ее оборвал ржавый строительный гвоздь, который вонзила в сердце рука блатаря.

Быстрый переход