|
Вызов к начальству всегда чреват последствиями. Хорошего не жди, однако и хуже уже некуда. Работа в забое — медленная смерть. Обвал — лучший исход. Бах — и тебя нет. Худший вариант — смерть от цинги, дизентерии, туберкулеза или обморожения. Каждое утро закоченелые трупы стаскивали с нар и на двор выбрасывали. Доски нар тут же в печь шли, а покойников потом за зоной обливали соляркой и тоже сжигали, по-христиански мало кого хоронили. Летом земля оттаивала на десять-пятнадцать сантиметров, не больше. Могилы копать, что каменную породу в забое киркой выбивать. В ущельях, где снег сходил, имелись участки с крестами и сделанными из селедочных банок жестяными табличками с номерами заключенных. Выше, на сопках, кладбищ не встретишь. Повели долговязого морячка в караулку. Шел он и думал, что за список ему предстоит составить. То ли во спасение, то ли гибельный для своих корешей.
Бывший капитан-лейтенант Кравченко оставался оптимистом, потому и выжил. В отличие от большинства, думал о завтрашнем дне. Другой за место у печки завтрашний черпак баланды отдавал, только бы ночью не окочуриться. Восемь килограммов дров на рыло полагалось, и те сам добывай. Сильные и здоровые еще могли собирать сушняк, больных ноги не носили, а их три четверти на барак. Топить приходилось только в самые холодные часы, под утро, ночью согревались друг об друга. Дали моряку бумагу, химический карандаш, и он вывел имена всех, кто с ним Родину защищал, не жалея живота своего. Чему быть, того не миновать.
4.
Задание генерал поручил подполковнику Сорокину, лучше всех знавшему колымский тракт. Он здесь с основания Дальстроя, с 32-го года, пережил всех начальников, как и Белограй. Никита Анисимович участвовал во всех стройках стратегического значения, имел особый подход к людям, даже с чукчами, якутами, эвенками и камчадалами общий язык находил. На разведку он взял с собой четырех автоматчиков, геолога, картографа и Виктора Крупенкова, командира, списанного с торпедного катера «Альбатрос». Крупенков не был военным. Местный рыбак, хорошо знающий фарватер, кумекал в моторах. При расформировании военно-морской базы моряки бросили изношенные борта. Генерал Никишов, всесильный владыка Колымы, продержавшийся на троне больше девяти лет и ушедший в отставку со звездой Героя Социалистического Труда в самый тяжелый момент для Дальстроя, в 48-м, собрал умельцев и сделал из металлолома ходовые суда — тягачи, буксиры, катера и два тральщика. Низкий ему за это поклон: порт Магадана обзавелся собственной базой. Моряков воспитали своих, из местных рыбаков, руководил этим Одноногий Сильвер. Так прозвали инвалида войны капитана третьего ранга Худого, оставленного моряками доживать свой век у берегов Нагаевой бухты. Группа подполковника Сорокина вышла с рассветом, на лошадях отправилась в сторону мыса Чирикова, расположенного у входа в бухту Нагаево. Шли через сопки, от Каменного Венца вдоль старых столбов бывшей телеграфной линии, где была проложена тропа к мысу. Места здесь пустынные, только стланик растет на распадках. Километра через три от Венца встретился березовый лес. За лесом — громадное травянистое плато с исполинскими известковыми валунами. На многих выбиты надписи. Край света, и всяк, сюда приходящий, считал нужным отметиться, оставить свой автограф для потомков. Подполковник спешился и стал разглядывать надписи. — Направо пойдешь — смерть найдешь, налево пойдешь… — пошутил Крупенков над начальником. — Нет, не так, — вмешался картограф. — Ворона на камне не хватает, и кольчуги с копьем на всаднике нет, а так, вылитый богатырь с полотна Васнецова. Только тощий слишком и сгорбленный непосильной ношей. И стоит наш рыцарь на распутье, и читает послание мудрецов. «Иди домой, дурачина! Хватит тебе на свою жопу приключений искать!» Все засмеялись, кроме автоматчиков. |
