|
Все это бережно устанавливается рядом с Надеждой самым удобным образом для того, чтобы могли с ней побеседовать в непринужденной атмосфере. Естественно, моя гостья смотрит на происходящее несколько испуганно; ну да ничего – к чудесам быстро привыкаешь. Прекрасно знаю (так как наблюдала не раз), что адаптация к магическому миру составляет около часа, а полная «акклиматизация» – три дня. Однако знаю я и то, что сеанс моей психотерапии будет иметь гораздо больший эффект, если организм пациента еще не приспособлен к другой реальности. Поэтому сейчас самое время заняться этой выдающейся женщиной, Надеждой Дуровой, даже не подозревающей, насколько она прославится в будущем своей удивительной историей. Кстати, мне вдруг вспомнилось, что свою знаменитую книгу она написала из-за нужды, которую она испытывала, выйдя в отставку. Я, конечно, слышала высказывание, что «лучшие произведение рождаются только на голодный желудок», но все эта деталь казалась мне немаловажной в том, чтобы оценить жизненные перспективы Дуровой в том случае, если оставить все как есть.
Я опять щелкаю пальцами, отдавая мысленные приказания – и вот к нам гуськом плывут по воздуху: чайник, чашки, блюдца, ложечки, вазочки со сладостями и тарелка с маленькими бутербродами. – Ася, детка, спасибо тебе, а теперь иди погуляй, нам с Надеждой Андреевной нужно побеседовать наедине, – говорю я своей ученице. Та кивает, довольная сознанием выполненного долга, и, подмигнув Дуровой и показав большой палец, уходит. Мы приступили к чаепитию. Очень скоро я заметила, что моя гостья несколько отпустила свое напряжение. Поза ее стала более свободной, она села поглубже на стул, очевидно, оценив неоспоримые достоинства этого раритета. Мы пили ароматный чай. Мы ели вкусные конфеты. Мы беседовали ни о чем – типа какая прекрасная погода. Таким образом мы настраивались друг на друга, обмениваясь невидимыми флюидами. Правда, Дурова то и дело как-то странно покашливала и бросала на меня такие взгляды, будто не решается о чем-то попросить. Разумеется, я бы могла без труда выяснить, что ее беспокоит, да только уже давно дала себе зарок копаться в чужих мыслях без крайней на то необходимости. Ну неужели я сама, только в силу своей проницательности и знания человеческой натуры, не смогу разгадать причину происходящего с ней? Явно она борется с какой-то тягой… Облизывает губы… Нервно сглатывает… Перебирает пальцами правой руки… Ну да, точно! Табачная зависимость! Вот только скажет ли она сама об этом? Как-то неудобно задавать ей в лоб вопрос: «Что, курить хотите?» Ведь большинство курильщиков стыдятся своей привычки и не афишируют ее в обществе людей, ей не приверженных. Она не стала жеманиться. Посмотрев прямо мне в глаза, она наконец робко произнесла, виновато при этом улыбаясь: – Простите, ради Бога, Анна Сергеевна… Не найдется ли у вас папиросы? Или щепотки табаку? Очень хочется курить… – Дорогая Надежда Андреевна, – мягко ответила я, – конечно же, у меня все найдется. Но у меня есть правило – не делать ничего, что пошло бы во вред здоровью пациента. Смею вас заверить, что курение – крайне вредная привычка. Так как же нам с вами быть? Надежда тяжело вздохнула и пожала плечами. После чего снова нервно сглотнула, и, прощаясь с мечтой о затяжке, как-то сразу приуныла и ссутулилась. Мне было ее очень жаль. Хоть сама я пагубными привычками никогда не страдала, все же могла вообразить, каково это – остаться без любимой «вкусняшки», когда весь твой организм взывает о порции привычной отравы. Нужно было что-то срочно предпринять. – Надежда, – сказала я с некоторой торжественностью в голосе, – скажите мне честно – хотите ли вы избавиться от этой зависимости – я имею в виду привычку к курению? Она некоторое время смотрела на меня, хмуря лоб и моргая – очевидно, в ее голове происходила интенсивная работа мысли. |
