|
Одна изъ женщинъ очень сильная, повидимому служанка, ломая ногти въ смертельномъ страхѣ пыталась сломать крѣпкую обитую желѣзомъ дверь. Ее такъ же, какъ и стоявшую на колѣняхъ прекрасную молодую женщиину, умолявшую о пощадѣ не столько себѣ, сколько ребенку, котораго она держала на рукахъ, еще окружалъ полумракъ; двѣ же другія фигуры, находившіяся на среднемъ планѣ были вполнѣ освѣщены яркимъ красноватымъ свѣтомъ, падавшимъ отъ факела одного изъ солдатъ, бѣжавшаго впереди другихъ по аллеѣ. Съ достоинствомъ хотѣла умереть эта гугенотка, владѣлица древняго французскаго замка, женщина съ бѣлыми, какъ снѣгъ, волосами, на которые она во время бѣгства накинула черную вуаль. Она знала, что фанатическіе кровожадные слуги королевы не пощадятъ никого изъ укрывшихся здѣсь, — она не смотрѣла болѣе на обреченнаго на смерть внука, прижавшагося къ груди матери, она только сдернула часть своей вуали и накинула ее на прекрасную обнаженную грудь молодой дѣвушки въ безпорядочномъ ночномъ туалетѣ, которая какъ бы ища защиты прижималась къ ней и съ ужасомъ смотрѣла на своихъ преслѣдователей, — пока она жива, дерзкій взоръ этихъ чудовищъ не долженъ коснуться ея любимаго дѣтища, зеницы ея ока, послѣдняго цвѣтка вымирающаго рода.
— Фу, послѣ такой картины могутъ присниться страшные сны, — вскричала Люсиль, сидя у стола, послѣ минутнаго глубокаго молчанья. Ея голосъ нарушилъ очарованіе, навѣянное картиной. — Поэтому то я и ушла сюда въ зимній садъ и принесла съ собой альбомъ, который хотѣла посмотрѣть… Въ картинѣ очень много жизни, даже страшно дѣлается, по-моему, при взглядѣ на нее. Трудно предположить, что у живописца «рыбья кровь» — ты положительно ошибаешься, Мерседесъ и… — Этотъ человѣкъ продалъ себя, — прервала ее молодая дама, презрительно пожимая плечами, и отвернулась отъ мольберта. Она открыла одинъ изъ cтарыхъ фоліантовъ, лежавшихъ кругомъ на столахъ и стульяхъ, съ минуту машинально посмотрѣла на него, потомъ взглянула на грубую деревянную рѣзьбу, потомъ опять на заплѣсневѣлыя страницы; взоръ ея мечтательно блуждалъ съ предмета на предметъ, безпрестанно возвращаясь къ картинѣ, стоявшей на мольбертѣ, и вдругъ остановился на галлереѣ, откуда витая лѣстница вела прямо въ мастерскую, — тамъ стоялъ самъ художникъ, — еще шевелились драпировки на двери, изъ которой онъ появился, очевидно, онъ только что вошелъ на галлерею, но по выраженію его лица Мерседесъ видѣла, что онъ слышалъ ея жесткое замѣчаніе. Холодная улыбка скользнула по ея губамъ. Она, очевидно, не привыкла отказываться отъ своихъ словъ, какъ бы безпощадны они ни были. Развѣ не сказалъ Феликсъ, что его другъ женился на фамильныхъ помѣстьяхъ Шиллинговъ, женившись на нелюбимой «длинной кузинѣ»? Ну такъ пусть же узнаетъ, что этимъ онъ уничтожилъ въ другихъ вѣру въ свое незапятнанное идеальное направленіе. Ея глаза твердо, безжалостно, съ жестокимъ удовольствіемъ встрѣтили устремленный на нее негодующій взглядъ… Но вдругъ лицо ея вспыхнуло, и гордая женщина, торопливо подобравъ свой шлейфъ, пошла изъ мастерской, въ которую она пришла безъ приглашенія, но прежде чѣмъ уйти, она должна была извиниться. Онъ сошелъ съ лѣстницы, и она, сдѣлавъ ему навстрѣчу нѣсколько шаговъ, указала на дверь зимняго сада и сказала, слегка кивнувъ головой: «Пиратъ натворилъ здѣсь бѣдъ. Я услыхала изъ аллеи шумъ и пришла сюда, опасаясь, что перепортятъ ваши вещи». — Ваше присутствіе въ мастерской не нуждается въ извиненіи, сударыня, — возразилъ онъ. — Она всегда открыта для городскихъ и дальнихъ посѣтителей. Мастерская не спальня и не будуаръ, — прибавилъ онъ, холодно улыбаясь. Послѣ того онъ прошелъ мимо нея, какъ дѣлалъ обыкновенно съ посѣтителями, пріѣзжавшими смотрѣть его знаменитыя произведенія. Онъ вошелъ въ зимній садъ, поднялъ изъ бассейна намокшее драконовое дерево и поставилъ его такъ же, какъ и всѣ другіе упавшіе горшки, на мѣсто. |
