Уже совсем стемнело. Элфрида повернулась к дому — сквозь кованую вязь калитки приглушенно светились окна гостиной. Кто-то задернул шторы.

— Я никогда об этом не рассказывала, — сказала она. — Никому.

— Можете и мне не рассказывать.

— Я уже столько всего нарассказала! Наверное, выпила много вина за обедом.

— Вовсе нет.

— Был один мужчина. Необыкновенный. Красивый, нежный, веселый и остроумный. Замечательный! Еще один актер, но удачливый и знаменитый в ту пору — я не стану называть его имя. Блестящий! Три года мы жили вместе в его маленьком домике в Барнсе, а потом он заболел болезнью Паркинсона и через два года умер. Дом принадлежал ему. Мне нужно было искать другое жилье. Через неделю после похорон я увидела в «Санди таймс» объявление, что продается коттедж на Пултонс-роу. Я его купила. Денег у меня было совсем немного, но он стоил недорого. Для компании я привезла с собой Горацио. У меня есть пенсия и небольшой приработок — я шью декоративные подушки для очень модного лондонского дизайнера по интерьеру. Работа неутомительная, я при деле и свожу концы с концами. Я всегда любила шить, а работать с красивыми дорогими тканями очень приятно, и модели все время новые. Вот и вся история, довольно банальная. Не знаю, почему я вам ее рассказала. Это совсем неинтересно.

— Мне очень интересно.

— Просто вы добрый человек. — Стало уже так темно, что Элфриде не удалось разглядеть выражения его полуприкрытых веками глаз. — Пожалуй, нам пора возвращаться.

— Да, конечно.

— Спасибо за прогулку. Мне очень нравится ваш сад. Хотелось бы посмотреть на него при дневном свете.

Это было в четверг. В воскресенье утром пошел дождь — не весенний ливень, резвый и короткий, а монотонно барабанящий по стеклам надоедливый зимний дождик, и в домике Элфриды стало так темно, что пришлось включить все лампочки. Она выгуляла Горацио, приготовила себе чашку чая и, прихватив ее, снова улеглась в постель, намереваясь провести праздное утро в тепле и удобстве за чтением вчерашних газет и разгадыванием кроссворда.

Но сразу же после одиннадцати зазвонил дверной колокольчик. Его оглушительный звон можно было сравнить разве что с пожарной тревогой. Элфрида даже подскочила от неожиданности. Горацио, лежавший поперек кровати у нее в ногах, порывисто сел и разок-другой тявкнул — не в его привычках было рычать на незваного гостя и уж тем паче кусать его.

Удивленная, но ничуть не испуганная, Элфрида вылезла из постели, надела халат, завязала кушак и стала спускаться по узенькой, крутой лесенке. Входная дверь открывалась прямо в миниатюрный палисадник. Там стояла девчушка в джинсах, теннисных туфлях и куртке, с которой стекали струйки воды. Куртка была без капюшона, и голова у девочки намокла. Волосы у нее были рыжеватые, заплетенные в косички, лицо в веснушках, на щеках румянец.

— Миссис Фиппс?

Зубы у девчушки были обвиты какими-то проволочками вперемежку с железными звездочками.

— Да.

— Я — Франческа Бланделл. Мама сказала: сегодня такой ужасный день… Не придете ли вы к нам на ланч? Будет большущий кусок мяса и горы…

— Но я ведь на днях обедала у вас.

— Она сказала: вы так и скажете.

— Спасибо за приглашение. Но, видишь, я даже не одета. Я и не думала о ланче.

— Мама хотела вам позвонить, но я сказала: я съезжу на велике.

— Ты на велосипеде?

— Оставила его на дороге. Все в порядке.

Поток воды из водосточного желоба на крыше едва не окатил девочку.

— Думаю, тебе лучше зайти, — сказала Элфрида, — пока ты совсем не промокла.