Изменить размер шрифта - +
Снадобье также вызвало во мне желание и способность предаться фантазии, и через несколько минут я обнаружил, что сочиняю, хотя лишь в уме и не вставая с койки, письма матери, отцу и даже младшим братьям, каковые письма и до сих пор почитаю образцами героической прозы.

Самое неизбежное — и в то же время самое опасное — воздействие данного лекарства заключалось в том, что (тогда как в тумане приближался враг) оно меня усыпило! Я проснулся в испуге: разбудил меня неприятный сон, в котором несчастный Колли каким-то сверхъестественным образом, как случается в снах, собрал наших противников и с каждым часом подводил свои силы все ближе.

Я не выбрался, а скорее вывалился из койки. Головная боль утихла, но смятение не исчезло. Я ринулся на шкафут.

Сначала я решил, что туман еще более сгустился, но это надвигалась тропическая ночь. Дамы собрались под шканцами, откуда им было проще всего спуститься на нижнюю палубу. Они смотрели на левый траверз. Наверху, на шканцах, собралась часть солдат Олдмедоу во главе с командиром. На полубаке в сумерках различались другие отряды. Женщины из партии переселенцев собрались у среза полубака. Царила глубокая тишина.

На корму во главе отряда переселенцев прошагал Деверель с саблей в руке. Его каблуки производили единственный звук на всем корабле. Сам он слегка подрагивал в состоянии крайнего, хотя и скрытого возбуждения.

— О, Эдмунд! Я думал, вы вместе с другими у пушек.

— Я уснул, черт его дери!

Он громко расхохотался:

— Вот так здорово! Отлично, старина. Но ваши уже внизу. Удачи вам!

— И вам тоже!

— О, я… За хорошую драку готов правую руку отдать!

Он пошел дальше, поднялся по трапу на полуют. Я спустился по другому трапу на пушечную палубу — гондек, — где толпились люди.

Здесь мне сразу стал ясен некий неприятный факт. Для гондека я слишком высок! Его строили для каких-нибудь гномов-рудокопов, и я не мог даже выпрямиться. Я ждал указаний. Здесь оказалось не намного темнее, чем на верхней палубе, потому что все пушечные порты были открыты. Шесть пушек стояли на месте, но тали еще не закрепили. Вокруг толпились люди; смотрели они туда, где облеченный полномочиями артиллерийский офицер мистер Аскью вышагивал взад-вперед, обращаясь к собравшимся. За поясом у него торчали два пистолета.

— А теперь обратите внимание, — говорил он, — в особенности те, кто не видал такого прежде. Сейчас вам показали, как заряжаются пушки и как в них засыпается порох. В случае если потребуется зарядить их сызнова, ими займутся те, кто знаком с этим делом. А вы, джентльмены, и переселенцы тоже, должны взяться за те веревки, за которые велит командир орудий, и когда он скажет «тащить!», — здесь голос мистера Аскью поднялся до того, что можно назвать сдерживаемым рыком, — будете тащить, покуда у вас не вывалятся потроха! И пусть они тянутся по всей палубе — и тут, и там, и где угодно, а вы знай себе тяните пушки, и молча, поскольку мистер Саммерс дал указание вести себя тихо как мышки, чтоб французишки и знать не знали, что мы подходим. Стало быть, — тут он понизил голос до шепота, — вы тихо выкатите пушки, подберете потроха, засунете их на место и будете ждать. Коли придется открыть огонь, вы увидите, что пушки откатываются назад так быстро, что и глаз неймет! Я видал их на месте, и видал их после отката, но никогда не видал их на полпути, так они быстро откатываются. Потому прошу не слоняться позади них, иначе лягушатники, когда поднимутся на борт, найдут вместо вас на палубе, как они говорят, confiture. Повидло, джентльмены, повидло.

Маленький Пайк, словно школьник, поднял руку.

— А враг к тому времени не откроет огонь?

— Откуда мне знать, сэр, и какое нам до того дело? Когда открывают огонь, все становится иначе — вы даже и представить не можете, насколько иначе! Просто удивительно, до чего все меняется, когда начинают говорить пушки.

Быстрый переход