Глаза девушки озорно вспыхнули, и она дружески, как-то тепло рассмеялась, погасив все попытки к обострению разговора. Сергей, поднявшись во весь свой огромный рост, неловко достал из кармана замусоленных кожаных брюк красное яблоко, обтер о рукав и, окончательно смутившись, протянул его девушке.

Яркая вспышка зеленого сигнала вызова не позволила мне увидеть ответную реакцию девушки.

— Когда линия фронта? — спросил Орлов.

— По расчету через двадцать семь минут.

— Садись на правое кресло. Смотри, погода портится…

— До точки сброса еще один час десять минут хода. Возможно, на месте погода будет лучше.

Орлов молча согласился, но я видел, как внимательно и озабоченно всматривался он в проносящиеся ниже нас клочья рваной облачности… Погода явно не соответствовала прогнозу.

На подходе к линии фронта мы начали набирать высоту и на отметке пятьсот метров вошли в сплошную облачность. Сразу началось обледенение. В машине запахло алкоголем, а по фюзеляжу застучали куски льда, смываемого спиртом с лопастей винтов.

— Подходим… — Не успел я договорить, как чуть левее, мимо нас стремительно пронеслась гирлянда рассыпавшихся огненно-красных шаров, окрашивая облачность багровым светом.

— Бьют по шуму моторов. Давай правее и ниже, — заметил я.

Уходя от огня, мы стали менять курсы и высоту до тех пор, пока неожиданно не погрузились в черный мрак ночи.

— Проскочили… Кекушев, осмотри самолет, нет ли пробоин, — спокойно проговорил Орлов и, передав мне управление, закурил, но, сделав несколько быстрых затяжек, погасил папиросу и вернулся на свое место. — Не нравится мне погода. Боюсь, не будет ее и в районе выброса.

В пилотскую вошел Николай. По его озабоченному лицу я понял: что-то случилось.

— Опасных пробоин нет, но запасной бензобак пуст. Очевидно, снизу пробило…

— А как ребята? — спросил Орлов спокойно, будто ничего не произошло.

— Заправляются тушенкой… А девушка ворчит. Парашют ей порвало осколком. Сергей отдал свой. Не брала. Но старший что-то рявкнул по-немецки, та взяла и поцеловала Сергея. Покраснел парень и молнией исчез в своей башне…

— Коля, потом, на земле, распишешь, — перебил я его, — лучше скажи, сколько у нас горючего в основных баках?

Он быстро пересчитал показания бензочасов и заглянул в свою записную книжку.

— Три часа можете лететь смело.

— А в твоей «заначке», Коля? — вмешался Орлов. — Только честно.

— В заначке? — Кекушев смущенно закрутил головой. — Ну, еще на тридцать минут. Только на примус останется, чаек согреть.

Минутная стрелка бортового хронометра подошла к расчетному времени разворота. Мы шли в облаках на высоте девятьсот метров. При подсвете электрофонарём через обледенелое лобовое стекло пилотской кабины было видно, как косые струи снега секли небо и бугристыми слоями нарастал лед на выступающих частях самолета.

— Будет хуже, уйдем на высоту, — ответил Орлов на мой молчаливый вопрос.

— А пока, — сказал я ему, — поворот влево! Курс девяносто пять. Снижение два метра в секунду. Через двадцать минут цель.

Орлов кивнул и, уменьшив обороты моторов, пошел вниз. Стрелка высотомера прыгала между высотами 350–400 метров, но земли не было видно. От усилившегося обледенения самолет начал вибрировать мелкой дрожью. Осторожно продолжаем снижаться. Высота триста… двести восемьдесят… Стрелки высотомеров медленно, словно нехотя, ползут вниз. Нервы напряжены. Ведь где-то тут, почти на линии нашего пути, в облаках затаилась высота с отметкой 250,4 метра.