— Да ладно, я выключу, — пожала плечами Оля, — если тебе не нравится…

— А тебе нравится, что ли?

— Не знаю. Но и раздражаться особо не вижу смысла. Если человек считает нужным что-то говорить, то пусть поговорит… Тем более он не простой человек, а Генеральный секретарь! И если он говорит про перестройку и гласность, значит, так правильно. Да и вообще, я нормальный человек, а не диссидентка какая-нибудь…

— Так и я не диссидентка. Просто сколько можно? Одно и то же, одно и то же… Неужели ему самому не надоедает, а?

— Ну, не нам с тобой об этом судить.

— А я и не сужу. Просто смотреть на это не хочу, вот и все.

Они замолчали, будто поссорились. В наступившей тишине стало слышно, как проворачивается ключ в замке на входной двери.

— Ой, мама пришла! — радостно подпрыгнула Оля, устремившись в прихожую.

Марта села на диван, поджала под себя ноги, стала слушать, как Оля с мамой радостно щебечут в прихожей, будто век не виделись. Потом взгляд ее лениво пробежал по обстановке комнаты, хотя чего нового можно разглядеть в той обстановке? То же самое все, изо дня в день, из года в год. Старый буфет, развернутый боком с целью создать «уютный угол для Олечки», старый диван, на котором спит Олина мама Наталья Петровна, платяной шкаф, стол с темно-зеленой скатертью, телевизор в углу — вот и вся обстановка. Да, все чистенько, вылизано, ни соринки нет, ни пылинки. Скромненько и со вкусом. Хотя относительно вкуса большой вопрос. Если не считать, конечно, признаком вкуса темно-зеленую скатерть, напоминающую цветовой гаммой вытертую зелень ковра на полу. И плюс к тому зеленую салфетку-мережку, стыдливо прикрывающую экран телевизора. Да, относительно вкуса — это очень-очень спорный вопрос.

Зато как Оля с мамой щебечут радостно, уже из кухни! Будто довольны жизнью взахлеб! Хотя, похоже, и в самом деле довольны и жизнью, и друг другом, и обстановкой, которая «скромненькая, но со вкусом». Что есть, то есть. И притязаниями на более обеспеченное существование не мучаются. Счастливые… Обзавидоваться можно, ага.

Марта вздохнула и сама почувствовала, сколько сарказма вложено ею в это снисходительное «обзавидоваться». Нет, этот сарказм вовсе не злой… Он добрый скорее. Или сарказму не положено быть добрым априори? Ну, тогда… Тогда пусть он будет равнодушно-вежливым. Вроде того — я рада за ваше счастье, я его понимаю, да только мне такого не надо, увольте…

— Марточка, ты чего там одна сидишь? — послышался из кухни веселый голос Натальи Петровны. — Иди к нам, сейчас ужинать будем! А потом чай пить с тортиком! Я по дороге в кулинарию заскочила, там как раз тортики свежие выставили — сразу очередь образовалась, но я впереди всех оказалась! Молодец я, правда?

Марта встала с дивана, медленно направилась в сторону кухни, не забыв остановиться перед зеркалом в коридоре и глянуть на себя с обычным пристрастием. То есть с головы до ног осмотреть, повернуться сначала одним боком, потом другим и даже со спины попытаться на себя глянуть, вывернув шею и от старания привстав на цыпочки. Оля всегда смеялась над этой ее привычкой — зачем ты задницу свою разглядываешь, что нового ты увидеть хочешь? Наверное, и впрямь смешно. Хотя смеется всегда тот, кому и разглядывать особенно нечего. А если есть на что смотреть, то почему бы и не получить удовольствие лишний раз?

Да, именно так — удовольствие. Удовольствие от того, что все на месте. И тонкая талия, и длинные ноги, и аккуратная задница, обтянутая джинсами. И легкая кофточка-разлетайка, норовившая небрежно и как бы случайно упасть с одного плеча.