Машеньке хотелось, чтобы весь сегодняшний день был сном.

…Когда солнце уже начало заваливаться за зубчатые вершины дальнего леса, ужин подошел к концу. В воздухе стояла стеклянно-прозрачная тишина, настоянная на лимонно-золотистых брызгах заката, которые бликами лежали на всем: на песчаной дорожке, на распустившихся гладиолусах, на кое-где уже тронутом желтизной плюще, карабкающемся на крышу открытой веранды, на зеркально сверкающих боках самовара, который довершал собой полную картину дачного чаепития.

Отяжелевшие Сергей Константинович и генерал, полуобнявшись и в чем-то друг друга убеждая, сидели, забыв обо всем на свете: о дочери, о племянннке-женихе, о женах… Номера полков, дивизий, фамилии командиров, отбитые у врага города, военные госпитали, атаки, наступления — все это унесло ветеранов в далекое прошлое.

— А помнишь, какой был у нас полковой оркестр! — Генерал горестно покачал головой. — Мертвого поднимал на марш! А какие вещи играл! Нет, друг мой, таких музыкантов сейчас не найдешь. Бывало, приедет командующий округом, как рявкнут оркестранты в свои медные трубы — кровь леденела!.. — Генерал махнул рукой и горько вздохнул: — Сейчас не то, Сережа. Совсем не то. Нет настоящей музыки. Не те и музыканты.

С минуту над столом клубилось тяжелое, тупое молчание. Неведомо откуда залетевший мотылек бился о горячую электрическую лампочку. Он скоро сгорит, но все бьется, бьется…

И вдруг… вдруг повисшую над верандой тишину неожиданно нежно и тоненько, очень тоненько, как острой бритвой, разрезали звуки скрипки. И всем в эту минуту показалось, что какой-то незримый чародей скрипач стоял за углом веранды и заставлял своим послушным смычком плакать струны. И струны плакали. Все, как по команде, подняли головы. В наступившей тишине были слышны одни только звуки, летящие из-за темных кустов чем-то опечаленной черемухи. Машенька бесшумно подошла к открытому окну и застыла на месте.

На глазах генерала выступили не то слезы, не то… Нет, это были настоящие слезы. Он слышал свою любимую «Легенду» Венявского. Полки, дивизии, походы, бои, отбитые города — все это сразу, в одну секунду, точно куда-то провалилось.

— Кто это? — спросил генерал, удивленно вскинув седую голову. — Что это? Или мне чудится? Это же Венявский!..

Натыкаясь взглядом на разомлевшие и раскрасневшиеся от вина и обильной еды лица, генерал встал. Чтобы не портить впечатления, рожденного звуками музыки, он подошел к барьеру веранды, закрыл глаза и, слегка запрокинув голову, полностью отдался во власть долетающих из соседнего сада звуков. Эти звуки, сплетаясь с тягучими стонами болотной выпи и с последними пурпурными лучами догорающего солнца, ткали невидимые и неосязаемотонкие кружева человеческого страдания. Но не прошло и несколько минут, в течение которых никто из гостей и хозяев не посмел произнести и слова, как из соседнего сада понеслись уже другие, наполненные горькой иронией и ядовитым сарказмом звуки.

— Вы слышите? Слышите?! Это же Паганини… «Каприз», — прошептал генерал. Но не успел он закончить фразы, как из-за темных поникших кустов черемухи уже летело безудержное веселье испанского танца. Бешеный ритм танца и та страсть, которая вкладывалась музыкантом в каждый звук, словно встряхнули генерала. Он порывисто вскинул голову и дирижировал в такт долетающим звукам.

— Сарасате…

Испанский танец, достигнув зенита своего вихревого ритма, неожиданно оборвался. Через несколько секунд траурные звуки легенды-страдания Венявского снова заполнили темный, таинственно притихший сад. Тоской горького одиночества, песней неразделенной, безнадежной любви лились эти звуки в сердце Машеньки.