— Нечего тебе там делать.

…Солнце уже садилось, когда четверо ополченцев, откомандированных комбатом для починки колхозного колодца, вернулись в часть. И все четверо, что называется, лыка, не вязали. Вернулись не с пустыми, руками. Принесли с собой две бутылки водки, каравай хлеба, ведро малосольных огурцов и здоровенный, фунта четыре, шмат соленого сала. И, как на грех, не успев спуститься в землянку, попали на глаза начальнику штаба дивизии полковнику Реутову, который вместе с командиром. полка, майором Северцевым и комбатом Петровым осматривал инженерные сооружения полосы обороны полка.

— А это еще что за спектакль?! — до шепота снизил голос полковник Реутов. Его и без того маленькие глазки превратились в две темные щелки, над которыми свисали выгоревшие на солнце редкие кустики бровей.

Увидев перед собой высокое начальство, четверо ополченцев оторопели. Переминались с ноги на ногу и изо всех сил старались сделать вид, что у каждого «ни в одном глазу».

Реутов и сопровождающие его майор Северцев и комбат Петров подошли к ополченцам.

— Я вас спрашиваю, капитан, что это такое?! — Взгляд Реутова остановился на комбате Петрове, который от растерянности не находил слов для оправдания.

Веселый по натуре ополченец Еськин, первый балагур и пересмешник в роте, вытянулся по стойке «смирно» и, приложив, к седеющему виску до желтизны прокуренные пальцы, выпалил что есть духу:

— Ваше приказание выполнено, товарищ капитан! Сруб в колодце перебрали, насос отремонтировали! Работает как часы!.. — Еськина слегка качнуло вправо, и он, придерживаясь за локоть соседа, снова вытянулся в струнку.

— Качает как зверь! — натужно выкрикнул стоявший рядом с Еськиным ополченец Иванов, уставясь осоловелым взглядом на командира батальона. — За минуту подает двадцативедерную бочку!..

Только что закончившие ужин бойцы роты, в которой числились четверо провинившихся, став невольными свидетелями этой необычной картины, притихли в отдалении. Все молча смотрели и ждали: что будет дальше. О полковнике Реутове среди ополченцев ходили слухи как о бессердечном и чересчур строгом командире. А тут, как на грех, — ЧП.

— Значит, по вольному найму ударились?.. — распалялся Реутов, только теперь заметивший в карманах брюк одного из ополченцев горлышки двух бутылок, запечатанных пробкой с сургучом. — И насос качает как зверь?

До сих пор молчавший немолодой ополченец Порядков, влившийся в московскую дивизию в Химках в составе калининского батальона народного ополчения, стараясь ладонями прикрыть горлышки бутылок, заплетающимся языком громко пробубнил:

— Воды теперь сколько хошь, товарищ полковник! Пей не хочу… Хватит и коровам, и людям!.. — И, глядя на помрачневшего комбата Петрова, просветлел и радостно доложил: — А вам, товарищ капитан, бабы и председатель сельсовета посылают гостинец: шлют шмат сала и ведро малосольных огурцов. Очень благодарили вас, товарищ капитан!

Реутов перевел взгляд на командира полка, который, сомкнув за спиной руки и широко расставив ноги, исподлобья смотрел на переминавшихся с ноги на ногу ополченцев.

— Вы в курсе дела?

— Да, — сухо ответил майор Северцев, не взглянув на Реутова. — Я разрешил комбату командировать этих четырех разгильдяев помочь колхозникам отремонтировать колодец. — И, помолчав, добавил: — Ничего, проспятся — я с ними завтра поговорю. Поговорю особо. Я покажу, как позорить честь народного ополченца Москвы!

— А я из Калинина! — выпалил Корнаков.

— Молчите, Корнаков! — сквозь зубы, с выражением брезгливости на лице проговорил комбат Петров.