На улице всё было точно чужое; спешащие куда-то люди, которые как ни в чём не бывало идут себе куда вздумается, и чуть не сбивающий с ног ледяной ветер. От слабости он прислонился к дереву на аллее, и его взор пробежал по каменной надписи над аркой ворот: «Nemesis honorum custos». Что бы это значило?

На холоде он сразу почувствовал, что устал; на трясущихся ногах он дотащился до скамейки в кустах и, обессиленный, в изнеможении заснул.

Проснулся он в больнице с ампутированной левой ступнёй, которую отморозил.

Он получил почтовый перевод из России на двести гульденов. Вероятно, от братца, которого всё-таки мучила совесть, и Юрген снял по дешёвке подвальное помещение, чтобы заняться продажей певчих птиц.

Жил он скудно и одиноко, тут же в подвале и ночевал, отгородив себе досками закуток.

По утрам в город приходили крестьянские ребятишки, Юрген за несколько крейцеров покупал у них пойманных в ловушки и сети птичек и сажал в грязные клетки.

Посередине сводчатого потолка качалась на крюке подвешенная за четыре верёвки ветхая доска, на которой сидела шелудивая обезьянка, полученная Юргеном от соседа-старьёвщика в обмен на ореховку.

Что ни день перед подслеповатым оконцем собирались школьники и простаивали там часами, разглядывая обезьянку, которая беспокойно ёрзала на доске и злобно скалила зубы, когда дверь открывалась и заходил покупатель.

После часу дня обыкновенно уже никто не заглядывал в лавку, и старик сидел себе на скамье, уныло поглядывал на свою деревянную ногу и предавался думам о том, как там в тюрьме поживают заключённые и что поделывают господин следователь с адвокатом — адвокатишка, поди, всё так же ползает перед ним на брюхе.

Порой мимо проходил живущий по соседству полицейский, и тогда Юргена так и подмывало вскочить и отдубасить его хорошенько железной палкой, чтобы не кичился перед людьми в своём пёстром мундире, поганец.

О Господи! Хоть бы народ наконец поднялся и перебил всех негодяев, которые хватают несчастных неудачников и наказывают за то, что сами с удовольствием проделывают втихомолку!

По стенам, составленные одна на другую чуть не до потолка, высились ряды клеток, и птички в них так и вспархивали, стоило кому-нибудь подойти слишком близко. Некоторые сидели печально нахохлившись, а наутро с закатившимися глазками уже лежали на полу лапками кверху.

Юрген подбирал их и спокойно выбрасывал в мусорный бак (много ли они стоили!), а поскольку это были певчие птицы, то они не могли похвастаться даже красивыми пёрышками, которые пригодились бы в дело.

В лавке Юргена никогда не было покоя — всё время слышно было какое-то шебуршение и попискивание, — но старик по привычке даже не обращал на это внимания. Не мешал ему и неприятный гнилостный запах.

Как-то раз зашёл студент, чтобы купить сороку, а после его ухода Юрген, который с утра чувствовал себя точно не в своей тарелке, обнаружил, что покупатель забыл в его лавке книгу.

Хотя в книге, переведённой, как было сказано на титульном листе, с индийского, всё было написано по-немецки, Юрген почти ничего в ней не понял и только покачал головой. Но одну строфу он всё время читал и перечитывал, такое грустное настроение она наводила на него:

Затем его взгляд скользнул по рядам маленьких пленников, которые сидели в убогих клетушках, и у него сжалось сердце, он вдруг почувствовал то же, что они, словно сам был птицей, тоскующей по утраченным просторам.

Страдание пронзило его до глубины души, и на глазах выступили слёзы. Он налил птичкам свежей воды и насыпал нового корма, что обыкновенно делал только по утрам.

Притом в памяти всплыли позабытые, как давние детские сказки, зеленошумные леса, озарённые золотыми лучами солнца.

Его воспоминания нарушил приход дамы, явившейся в сопровождении слуги, который нёс за ней клетку с соловьями.

Я купила этих птичек у вас, — сказала дама, — но они слишком редко поют, поэтому вы должны их ослепить.