|
Никогда этот нищенский домик не видел такого щедрого стола, на котором стояла и дорогая «княжеская» рыба стерлядь, и мясо, и печёный гусь, и мёд-вишняк, и брага. Гости ели-пили, невестину хозяйственную сноровку хвалили, да про то не ведали, что яства готовила не обомлевшая и словно из-за угла пыльным мешком стукнутая Берёзка, а едва знакомая им девушка – Дарёна. Впрочем, та делами своих рук не хвалилась и скромно сидела в хвосте стола, уступив почётные места гостям, Цветанке и бабушке Чернаве. Жених на эту скромницу глянул – глазом блеснул, да мать это приметила и локтем его пихнула: не засматривайся, мол – помолвлен уж.
Выпив браги, Берёзка немного ожила, оттаяла, стала на жениха посматривать смелее. «А что? Он недурён», – читалось в её взгляде, а щёки горели плитами лихорадочного румянца. И правда: из парнишки, который когда-то вместе с Цветанкой воровал яблоки в чужих садах, Первуша вырос в ладного юношу. А что рыжеват и конопат – так это солнце его поцеловало, веселья да задора в кровь влило. Руки у него были большие, рабочие – все в занозах и порезах, точь-в-точь как у его отца. По знаку бабушки Цветанка выволокла из-под лавки заблаговременно выкопанный из тайника за домом клад. Вытащив сундучок на середину горницы, она откинула крышку, и в глаза изумлённым гостям сверкнули драгоценные каменья и золото… «Вот Берёзкино приданое, – сказала она. – Так что не босячка она у нас, а богатая госпожа, а потому ты её, Первуша, не обижай, уважай и пуще глаза береги. А станешь обижать – за мной не задержится! Проучу, хоть и друг ты мой. А она мне – как сестра!» «Да ты что, Заяц! – округлил глаза новоиспечённый жених. – Ты ж меня как облупленного знаешь. Когда я Берёзку обижал? Она и мне всегда как родная была… А теперь станет ещё роднее». Маленького Драгаша решили с сестрицей не разлучать и принять в новую семью на правах сына. * Отплясала, отгремела свадьба Берёзки и Первуши, отмахала щедрыми осенними крыльями. Гуляли все соседи по улице. Угощение вышло щедрое, никто не ушёл голодным и трезвым, а невеста, нарядная, нарумяненная, с подведёнными сажей бровями, уже не казалась такой дурнушкой. Дарёна играла и пела на празднике, теша слух и услаждая глаза гостей. Тюря с Ратайкой – отвергнутые женихи – засматривались на неё и даже подрались за право её поцеловать, но Цветанка показала обоим кукиш, чтоб не обольщались… …Потому что к первому снегу стало ясно, что воровка была готова перегрызть горло любому, кто кинет вожделеющий взгляд на Дарёну. Цветанка из кожи вон лезла, чтобы раздобыть денег на тёплую одежду и обувь для неё, изгнанной из дома без зимних вещей. В большие холода Дарёна не пела: струны на морозе лопались, а потому домру (да и голос тоже) следовало поберечь до тепла. Но сложа руки девушка не сидела – хлопотала по дому и возилась с ребятами, вздумав учить их грамоте. Трещинка на сердце Цветанки открылась, но вместо крови из неё потёк мёд вперемешку с ягодным соком, когда она увидела знакомые закорючки на берёсте. Не хватало только шелеста вишнёвого шатра над головой и солнечных зайчиков на волосах Дарёны, царапавшей самодельным писалом желтоватую внутреннюю сторону берёзовой коры. Это было медово-сладко и вместе с тем терпко до боли – учиться грамоте снова. Писало не слушалось пальцев Цветанки, вываливалось, норовя затеряться в соломе, выстилавшей пол, и воровка крыла руганью и его, и ломкую берёсту, и растреклятую азбуку, а Дарёна, хихикая в ладошку, раз за разом вкладывала противную царапалку ей в руку и показывала, показывала… Цветанка терпела тяготы учёбы даже не ради того, чтоб стать грамотной, а чтоб лишний раз почувствовать тепло, исходившее от учительницы, ощутить прикосновение её руки, невзначай прижаться своей щекой к её щёчке. Первый поцелуй на сыром весеннем ветру только раздразнил голод сердца. |
