Выходит, Алекс просто не показался ему. И дружбы, о которой он так мечтал, не случилось. Не случилось и приятельства. Так не проще ли поступить так, как поступил сам Лео? А именно — забыть о его существовании.

Но забыть не получилось — Лео сам напомнил о себе.

Все произошло в день похорон синьора Тавиани, на которые собрался почти весь город. Несчастный старик безмерно удивился бы, узнав, сколько людей пришло проводить его в последний путь, ведь при жизни он мало с кем общался; дежурные «здравствуйте, синьор Тавиани», «как поживаете, синьор Тавиани», «всего хорошего, синьор Тавиани» не в счет. Подобные высказывания — всего лишь дань обычной вежливости, особых эмоциональных затрат они не требуют. Но в отсутствии настоящего, а не формального отклика синьор Тавиани был виноват сам. Так же, как и в своем одиночестве. На «здравствуйте» и «всего хорошего» он обычно отвечал надменным кивком. На «как поживаете?» — такой же надменной улыбкой, что могло означать:

спасибо, малыш, скриплю помаленьку.

А могло:

не пойти бы тебе к черту, малыш, со своими расспросами?

А всего-то и надо было, что поговорить с собеседником о самых простых вещах: с герром Людтке — о его школе скалолазания и внуках Аннете и Эрике, одно удовольствие смотреть на этих малюток, такие они славные и румяные! С синьором Дзампой — о перспективах развития горнолыжного спорта в К., да еще о больной спине, всем известно, что у синьора Дзампы побаливает спина, вряд ли сходных проблем не испытывал и синьор Тавиани — глубокий старик. И, отталкиваясь лыжными палками от спины, можно было бы, как на трамплине, взлететь к проблемам здоровья вообще — вот бы и сладился душевный разговор, и все остались бы довольны. Или синьор Виладжо, к примеру, глава местной полиции. Вот уж с кем у синьора Тавиани нашлось бы немало общих тем — ведь в далеком прошлом он занимал ту же должность и преуспел на ней. С любым жителем К. имелся повод для разговора, который был бы с благодарностью подхвачен. По-другому и быть не может, ведь сограждане Алекса в основной массе приятные и доброжелательные люди. Снисходительные к мелким и абсолютно невинным слабостям других. И лишь одного они не прощают — высокомерного отношения к себе.

А синьор Тавиани был высокомерным, замкнутым стариком. Ни с кем не сближался, никого не привечал: как будто жил не среди людей, а среди призраков, существовал в своей собственной параллельной реальности. Всем своим видом показывая, что общество кладбищенских мертвецов, в котором он постоянно вращался с метлой в руках, для него гораздо приятнее, чем общество живых — из плоти и крови — людей.

Теперь, когда жизненный цикл синьора Тавиани завершился, остается надеяться, что мертвецы примут его с распростертыми объятиями, потому что именно там ему и место. Уже давно, а не только в последние несколько дней. Ведь по сути он и сам был ходячим трупом, не интересующимся жизнью, что протекала вокруг него. О причинах, о подоплеке событий, сделавших его таким, Алекс не знает и вряд ли когда-нибудь узнает. И любой человек в К. может сказать то же самое. И тем не менее большинство знакомых Алекса пришли на похороны старика. Все те, кто получал от него лишь надменную улыбку, — все они здесь.

Стоят под мелким теплым дождиком, сочащимся с неба; некоторые — с зонтами, но большинство без. На их лицах нет скорби — это, учитывая личность синьора Тавиани, было бы лицемерием. Скорбь вполне успешно заменяют сосредоточенное внимание и вполне понятное любопытство. Те, кто постарше, интуитивно примеряют нынешнюю роль сторожа на себя. Те, кто относительно молод, заглядывают в лицо смерти, приподнявшись на цыпочки; напрасный труд — до нее не допрыгнуть. Не взобраться на этот горный хребет, даже обладая навыками скалолазания. По прошествии лет (многих, очень многих, как надеется Алекс) все образуется само собой, и тяжелый подъем станет стремительным спуском в бездны небытия.