Он испачкал щеку мазутом, рукав куртки порвался. Рик с наслаждением сделал большой глоток горячего кофе.

Я мысленно перебирала, что должна взять с собой: купальные принадлежности, очки и крем от солнечных ожогов; не забыть подарки для Кристиана — маску и ласты; книжки, чтобы читать в самолете; игральные карты. Надо оставить еду для собаки и написать записку Ренате.

— Я все хотел спросить, — подойдя ко мне ближе, спросил Рик, — как дела у девочки, у Чарли? Образумилась немного?

— Кажется, да, — осторожно ответила я. — Ты сам знаешь, каково с ней. Она скрытная.

— Подростки все такие. Родители для них уже не авторитет. Боже мой, да посмотри хотя бы на Имона!

— О чем вы там шепчетесь? — поинтересовалась Карен.

— У Чарли были неприятности в школе, — ответила я. Мне расхотелось говорить о дочери, едва я представила себе ее печальное лицо, обрамленное копной рыжих волос. — Рик мне помог. Поговорил с девчонками, которые ее задирали, с их родителями.

— Девчонки в этом возрасте бывают очень жестокими, — произнесла Карен с неподдельным участием.

— Она вчера пошла на вечеринку с ночевкой к Тэм, — сказала я. — Может, теперь они помирятся.

— Все будет в порядке, вот увидишь, — сказал Рик, ставя на поднос пустую кружку и снова берясь за гаечный ключ. — Быть мишенью для насмешек — это ужасно. Может плохо отразиться на характере. К сожалению, не все взрослые это понимают, особенно учителя. И не пытаются вмешаться. Но Чарли может сама за себя постоять. Она очень умная и мыслит небанально. Я всегда радовался, что она оказалась в моем классе.

Я благодарно улыбнулась ему в ответ.

— Это правда, что она сделала себе пирсинг? — полюбопытствовала Карен.

— Ну какое это имеет значение? — вмешался Рик.

— Я просто подумала, что, может, она это сделала для того, чтобы отличаться от других.

— Отличаться? Ты когда последний раз видела Амелию Ронсон? Она наполовину зашила правый глаз, да взгляни на собственного сына… А, вот и он, кстати!

На крыльце дома появилась странная фигура, словно вынырнувшая из Средневековья. Я никогда не могла понять увлечения молодежи этой странной субкультурой, навеянной готическими романами и эстетикой смерти. На человеке был длинный балахон бутылочно-зеленого цвета, из-под которого выглядывали носки грязных ботинок. Это был Имон, сын Карен и Рика. Его бледное, как театральная маска, лицо было украшено пирсингом. Из черной гривы спутанных волос торчали зеленые пряди. Ногти на руках покрыты черным лаком. Имон казался значительно старше своих лет, и лишь в редких случаях, когда он улыбался, становилось ясно, что это семнадцатилетний подросток. Рик говорил мне, что характер у мальчика не простой, а из-за готского наряда все на острове относились к нему с подозрением. Да и с родителями он постоянно ссорился.

Однако мне удавалось с ним поладить. Имон любил загадывать несложные математические загадки, особенно мне — как-никак, я раньше была учительницей математики. Любил он и разглагольствовать о Боге (или о его отсутствии). Он постоянно вертелся около меня, ожидая, не появится ли Чарли. Любая мать всегда чувствует, когда в ее дочь кто-то влюблен.

— Ты знаешь, который час? — спросила Карен.

— Нет, — ответил Имон.

— Уже половина одиннадцатого.

— Отлив закончится через десять минут, — заметил Имон с видом бывалого островитянина и брезгливо скривил губы. — Как воняет илом!

— Я думал, ты уже давно встал и ушел, — сказал Рик, мельком глянув на сына.