Границу Техаса мы пересекли ночью, не заметив ее, и остановились в городе Сладководске (как еще иначе переведешь Sweetwater-city), в мотеле «Говард Джонсон». Утром мы вышли к завтраку, не подозревая, что мы в Техасе. Подавальщица притащила нам «наши яйца» плюс целую поленницу бекона плюс блинчики с джемом, по куску арбуза и грейпфрутовый сок. В салат-баре мы отоварились еще овощами. Майя ничего не сказала, только лишь со скромным торжеством озирала стол: таков, мол, мой старый «Говард».

«Посмотри лучше вокруг, — сказал я. — Какая отменная здесь собралась публика. Того и гляди, начнут сейчас стрелять в пианиста или за неимением такового — в проезжего русского писателя».

Вокруг нас сидели настоящие персонажи вестернов — краснолицые, голубоглазые, в огромных шляпах, кожаных жилетках и сапогах на высоком каблуке — техасцы.

Нынче, всяческими способами убегая от клише, мы иногда удивляемся, как точно некоторые явления им соответствуют. Вот ведь при слове «техасцы» именно такая картина возникает в воображении, но, когда ее видишь воочию, поражаешься — могут ли так совпадать реальные люди (в данном случае в основном водители грузовиков) с образцами кино?

Подавальщица вдруг спросила нас:

— А вы как думаете, что это за язык? — спросил я в ответ.

— Звучит как немецкий, — сказала она.

— Нет, это русский, — сказал я.

— Вот я и слышу, что-то похожее на русский или на немецкий, — сказала она.

— Однако это совершенно разные языки, — сказал я. — Немецкий и русский не похожи друг на друга.

— В самом деле? — искренне удивилась она. — Вы, стало быть, русские из Германии?

— Нет, мы из России.

— Немцы из России?

Для этой средних лет техасской дамы русские и немцы были соединены какими-то нерасторжимыми связями. В двух словах мы объяснили ей противоречивость немецко-русских связей, историческое преобладание византийской над готической культурой (или наоборот) и подчеркнули, что, несмотря на изобретение немцами крана к русскому самовару, в России до сих пор бытует поговорка «что русскому хорошо, то немцу плохо»…

В замешательстве покачивая головою, она отошла к ковбоям и, как бы убирая что-то со стола, рассказала им, какие странные в мотеле оказались постояльцы — из России, но не немцы.

Ковбои пошевеливали большими плечами, иногда чуть поворачивали головы, чтобы глянуть на нас, однако, столкнувшись с нашими взглядами, деликатно отводили глаза, как бы интересуясь лишь погодой за окном.

Тут подавальщица снова приблизилась, лицо ее выглядело озабоченным.

— У нас тут, оказывается, в газетах много пишут о России, и все какие-нибудь гадости. Наверное, врут?

— Увы, не врут, — сказали мы.

— Вот ребята говорят, фолкс, будто в России такое правительство, которое не позволяет книжки писать какие хочешь. Это тоже правда?

Я даже подскочил — вот так вопрос в городе Сладководске! Может быть, кто-то из них видел мой портрет в «Вашингтон пост» или в «Нью-Йорк тайме» и узнал? Но это просто немыслимо — пара-другая снимков, промелькнувших в потоке тысяч и тысяч?… Так или иначе, но вопрос оказался более чем по существу.