|
Майор сидел рядом, курил, пуская дым в сторону, и читал материалы, отпечатанные на длинных листах, которые он сворачивал в трубочку по одному и выставлял перед собой, будто строил ограду из бумажных бревен. Он уже огородил небольшой участок, оставив место то ли для будущих ворот, то для того, чтобы свалить туда оставшиеся документы.
— На прошлой неделе, — ответил Джейден, пустил к потолку неправильное кольцо дыма и загасил сигарету в пепельнице. — Скажем, в прошлый вторник. — Что значит — скажем? — удивленно спросил Штейнбок. — Это имеет для тебя значение? — задал Джейден встречный вопрос. Что-то его смущало? — Да, — сказал доктор. — Мне важно знать, сколько времени прошло между началом твоей с миссис Пенроуз работы и тем моментом, когда она объявила себя Алисой Лидделл. — Это было на третий день наших с ней посиделок, то есть, в пятницу. Ты читаешь файл? Там все написано. — Как это произошло? Меня интересует динамика процесса. — Чтобы распознать симуляцию, тебе нужны такие детали? Штейнбок не ответил, и Бржестовски, закурив и выдержав паузу, сказал: — В пятницу утром мы начали, как обычно. Через час очень вежливой, но совершенно бесплодной беседы… — Очень вежливой? На третий день допросов? Джейден, мне нужна полная картина, а не твои… — Я и даю тебе полную картину! — сердито воскликнул майор. — Да, вежливой. Если бы в наши руки попались ди Маркос или Уинн-Уильямс, разговор был бы другим, но… — Вот уж не думал, что для женщин вы тут делаете исключения! Помню случай с Лючией Кампо… — Есть разница, — покачал головой Бржестовски. — Здесь не Абу-Грейб, Йонатан, и даже не Гуантанамо, тебе прекрасно известна разница. Если ты обязательно хочешь знать, я получил определенные инструкции от полковника Гардинера… — О'кей, — сказал Штейнбок. — Ты обращался с ней максимально вежливо, однако, на третий день приятной беседы… — Приятной беседу я бы не назвал, — усмехнулся майор, — и вопросы были поставлены жестко. Понятно, я использовал каждое неточно сказанное слово, и для того, чтобы не попасться, ей приходилось быть предельно внимательной и напряженной. Но голоса я не повышал, рук не распускал, я даже ни разу не назвал ее грязной сволочью. — И на второй час допроса… — Она вдруг замолчала на середине фразы… — Говорила в это время она или ты? — Она. Я спросил о последних ее опубликованных работах, надеялся, что она расслабится. Она начала рассказывать о статье в Микробиологическом журнале… — У тебя есть запись этого момента? — На диктофоне. Видеосъемка не велась за ненадобностью. — Дашь мне потом прослушать. И все наши дальнейшие с ней разговоры нужно писать на видео. Есть такая возможность? — Конечно. Но зачем? — Итак, — сказал Штейнбок, не отвечая на вопрос, — она говорила о статье… — Да. И неожиданно на середине фразы замолчала. Я сказал: "Продолжайте, это очень интересно". Ответа не получил. Она смотрела на меня, но взгляд стал другим. — Цвет глаз? — Да, это тоже, что, конечно, странно. У нее была роговичка кошачьего зеленовато-серого цвета, это, кстати, хорошо видно и на фотографии в ее деле. А тут я обратил внимание на ярко-голубой цвет глаз. Подумал, что… — Неважно, что ты подумал. Дальше. — Нет, важно! Именно из-за этого взгляд стал вдруг таким детским… — Хм… — сказал Штейнбок. |
