Заключенная сидела на кровати, прислонившись к стене и заложив за голову руки. Отсутствующим взглядом она смотрела перед собой и никак не реагировала на появление доктора. Это все еще была Эндрю Пенроуз — если судить по цвету глаз и небольшому тонкому шрамику на подбородке, — но Штейнбок мог, конечно, и ошибаться. Во всяком случае, передо ним была не Алиса, это он мог сказать совершенно определенно.

Жаль. Или наоборот — хорошо, что так?

Он кашлянул, взял пластиковый стул, поставил перед кроватью и сел, положив ногу на ногу и сделав вид, будто разговор ни на минуту не прерывался.

— Это вы, — сказала доктор Пенроуз, возвращаясь в реальный мир из какого-то иного, в котором она пребывала мысленно.

— Вы о чем-то думали, — сказал Штейнбок. — Простите, что прервал…

— Доктор, — сказала она, — почему вы позволили впутать себя в эту историю?

Он промолчал, и она продолжила:

— Вы прекрасно понимаете, что вас используют. Чего они от вас хотят? Чтобы вы признали меня психически больной, а они, воспользовавшись диагнозом, смогут сделать со мной все, что им угодно, надеясь получить нужные сведения?

— Не думаю, — сказал Штейнбок и неожиданно понял, что эта женщина права. Разве не он утверждал, что Эндрю Пенроуз страдает расстройством множественной личности, то есть, не является вменяемым человеком, и следовательно, может быть подвергнута (для излечения, для чего же еще) воздействию лекарственных препаратов? Если бы не его заключение, друг Джейден не имел бы, возможно, юридических оснований для применения психотропных средств. Они здесь не очень, наверно, придерживаются законов, но прекрасно понимают, что в любой момент какая-нибудь нелепая комиссия Конгресса или самодовольных правозащитников может получить доступ в это заведение, и нужно, чтобы, по крайней мере, в документах все было законно и правильно.

"Господи, какой же я дурак, — подумал Штейнбок. — Но разве я мог предвидеть, что намеревался делать Джейден? Я выполнял свой долг и совершенно правильно написал"…

Да?

— Дошло до вас, наконец? — спросила Эндрю Пенроуз, внимательно следившая за доктором и понимавшая, видимо, какие мысли сменялись в его голове. — Вы написали и подписались в том, что я страдаю этим синдромом.

— Это не синдром, — механически ответил он.

— Неважно, я не сильна в терминологии. Факт тот, что вы сами дали этому Бржестовски… господи, ну и фамилия…

— Польская, — сказал Штейнбок. — Дед Джейдена бежал из Польши, когда туда пришли русские. Впрочем, это неважно.

— Неважно, — повторила она. — Нас сейчас слушают, да? И смотрят?

Он промолчал.

— Так вот, чтобы вы не теряли время. Я не собираюсь ничего рассказывать майору. Ни ему, никому другому.

— Зачем вы это сделали? — вырвалось у него.

— Что? Почему работала на партизан?

— Партизаны! — воскликнул Штейнбок. — Кого вы называете партизанами?

— Послушайте, доктор, — произнесла Эндрю Пенроуз с оттенком презрения в голосе. — Давайте не будем заниматься политикой. Вы здесь не для того, верно? Обсуждайте это с майором. Я только хочу, чтобы и он, и вы поняли: ничего я рассказывать не собираюсь.

— В полдень…

— Да, я знаю, — перебила она. — В результате майор действительно сделает меня сумасшедшей.