Она прожила в этом городе большую часть своей взрослой жизни и помнила время, когда большие промежутки между домами были садами, но предпочитала видеть его тесным и людным, расширяющимся во все стороны, использующим каждый клочок скудной земли. Значит, все больше и больше людей приезжает жить, работать и делать город процветающим и сильным. И, покачиваясь в кресле за чтением письма от Мириам, она мечтала: племянница приезжает с семьей — в гости, конечно, но если убедить ее остаться…

Коллеги обвиняли Гитель Шлоссберг в непрофессионализме. Ее подход был чисто прагматическим. Например, если клиента надо было устроить на работу, она могла вежливо пошантажировать потенциального нанимателя. Сама она не получала никакой выгоды, и совесть ее была чиста. В национальной игре протекции она была старым специалистом. Само собой, в ее отчеты это не попадало — они были в лучшем случае поверхностными, поскольку она считала их досадной помехой, придуманной дирекцией агентства для демонстрации своей власти. По-настоящему важную информацию о клиентах она хранила в высокоэффективном досье своей памяти.

Все это раздражало ее молодых коллег, настроенных на объективный, профессиональный и настолько научный, насколько позволяла дисциплина, подход. Зато старые кадры, знавшие ее, когда она была членом Хаганы в дни британской оккупации, и помнившие ее многочисленные успехи в добывании продовольствия, медикаментов и даже оружия и боеприпасов у британских солдат, были преданы ей и прощали самые возмутительные нарушения стандартной процедуры.

Ее мужа убили во время террора, предшествовавшего Войне за независимость, и она осталась с младенцем на руках. Естественно было бы отказаться от работы в подполье, но Гитель выбрала другое: чтобы утопить горе, она бросилась в работу по защите Иерусалима, где в то время жила. Даже ее сын участвовал в борьбе: много раз она с сообщениями или лекарствами пересекала границу, установленную британцами вокруг еврейского квартала, с малышом на руках. Мать с ребенком охрана пропускала беспрепятственно.

Не будучи религиозной, она тайно верила старой идишской пословице, гласящей, что для каждого горшка найдется крышка, что у каждой проблемы, поставленной перед ней Господом, есть парная проблема, обеспечивающая решение обеих. В молодости многие мужчины проблему своей холостяцкой жизни пытались представить как парную проблеме ее вдовства, надеясь, что брак решит обе. Но эту проблему она отказалась решать. Она осталась одинокой, преданной памяти мужа, и была своему ребенку и отцом, и матерью.

Крошечная, чуть выше пяти футов, с копной не слишком причесанных седых волос, заколотых на макушке шпилькой, которую она время от времени поправляла, чтобы они не рассыпались, она была генератором энергии. Закончив читать письмо Мириам, она тут же взяла трубку и начала названивать по агентствам недвижимости. Никаких записок на память: что должно быть сделано, должно быть сделано немедленно.

— Шимшон? Это Гитель.

Нет нужды объяснять, какая Гитель, при том, что это обычное имя в Израиле.

Осторожный ответ Шимшона: «Шалом, Гитель». — Звонки от Гитель часто означали долгие поиски жилья для кого-нибудь из ее нищих клиентов, при этом само собой предполагалось, что его комиссионные будут минимальными.

— У меня совершенно особая проблема, Шимшон, поэтому в первую очередь я звоню лучшему…

— Меблированная квартира в это время года, Гитель? И всего на три месяца? Я поищу, конечно, но это будет непросто. Сейчас у меня в наличии ничего нет.

Затем она позвонила Меиру, затем Итамару, затем Шмуэлю, объясняя каждому, почему она звонит ему первому. Наконец, она позвонила Хае — к женщине нужен был немного другой подход.