Кочкарь — по-ученому кочкарская система золотых промыслов — представляет собой одно из странных проявлений несметных уральских сокровищ. Это степное ровное место, отделенное от главных горных массивов Урала громадным расстоянием, было в буквальном смысле насыщено золотом, разработка которого, вероятно, займет не одну сотню лет. Удивительнее всего здесь то, что главную силу здесь составляли коренные месторождения золота, так называемые «жилы», тогда как в горах и предгорьях они составляли редкое исключение. В Кочкарь, как в обетованную землю, стекались десятки тысяч рабочих со всего Урала. Это было что-то вроде маленькой Калифорнии.

От Челябы, едучи прямо на юг, было до Кочкаря около ста верст. Здесь начинались уже благодатные земли Оренбургского казачьего войска. Золотая лихорадка охватила громадную область уже лет пятьдесят, и ей не предвиделось конца. Катаевский прииск находился на «обочине» главных промыслов, недалеко от казачьей станицы Михайловской. В этой степной местности каким-то чудом сохранился казенный сосновый бор, и около него давно шли мелкие разведки. Катаев сделал заявку по старым брошенным шурфам и поставил работы. Золото было рассыпное, в разрушистых, легко обрабатываемых песках, но добыча его обходилась дорого благодаря отсутствию воды. Промывку песков приходилось производить водой из степных озеринок, куда нужно было отвозить пески. Поршневу рассыпная добыча золота была знакома с раннего детства, и он относился к делу с большим доверием, хотя оно и требовало денег, денег и денег. Что значит какая-нибудь тысяча рублей, когда каждый субботний расчет рабочих уносил сотни рублей? Одним словом, расходы по прииску превышали доходы, и даже всегда спокойный и невозмутимый Катаев хмурился в кряхтел. Впрочем, Поршнев больше не верил ему ни на волос и только мечтал о том счастливом времени, когда он вернет затраченные на «Змеевике» и здесь деньги.

— Ну, вот и отлично, — похвалил Катаев, когда Поршнев рассказал о добытых им деньгах. — Теперь мы живой рукой обернемся… Вот только этой тысячи и недоставало, Гаврила Семеныч.

Между Катаевым и Поршневым были какие-то странные счеты. Когда Поршнев считал один, все выходило в его пользу; а когда начинал считать Катаев, получались обратные результаты. Так случилось и с привезенной Поршневым тысячей рублей: деньги точно растаяли. Оказались неоплаченными счета за харчи рабочих, за приисковые постройки, и т. д., и т. д. Даже вышло как-то так, что и денег не стало, да еще Поршнев оказался должным Катаеву.

— А ты считай, малиновая голова, — советовал Катаев. — Денежка счет любит… Мне твоих-то денег не нужно. Терпеть это я ненавижу, ежели сумление в расчетах. А у меня один расчет: твоя половина — моя половина.

Поршнев как-то сразу растерялся и даже не нашел, что сказать Катаеву. Ездил, хлопотал, заложился свыше ушей — и вдруг ничего. Он вдруг точно весь потемнел.

Катаев больше не стеснялся и откровенно жил в одной комнате с Татьяной. Девушка очень скучала о брошенном ребенке и по-своему ненавидела старого сожителя, хотя и не могла уйти от него. Она давно жалела Поршнева за его простоту и не раз советовала бросить все и заняться в Миясе своим делом.

— Стыдно, Татьяна, домой-то с пустыми руками ворочаться, — объяснял Поршнев. — Авось, бог поможет как-нибудь справиться, ну, тогда и домой…

Когда Катаев отобрал у него привезенные деньги, он сказал Татьяне:

— Меня бог наказывает, Таня… Перед образом тогда клялся, что в последний раз, и преступил клятву.

— И в самом деле нехорошо, — соглашалась Татьяна, участливо качая головой. — Большой это грех…

Поршнев чувствовал себя уже лишним в прииске. Катаев точно не замечал его, как не замечают бедных приживальцев.