Она посмотрела на меня, потом снова на Сабжа, потом секунду подумала и едва заметно улыбнулась. Ощущение было таким, словно меня просветили рентгеном.

– Она признала в вас хороших людей, – сказал священник. – Джулия, ты приготовила ужин?

Девочка с готовностью кивнула.

– Вот и отлично, проходите в дом, господа. Сначала к умывальнику, а потом и за стол.

У умывальника пришлось задержаться, в конечном итоге мы отдали нашу одежду в стирку, а сами, переодевшись в новое (некоторый запас одежды у нас был, в том числе и гражданской), перебрались за стол. Отец Михаэль сам выставлял блюда, а Джулия потянула меня за руку.

Оказавшись в её комнате, я замер. Все стены были увешаны хорошо исполненными карандашными рисунками, я и сам любил так рисовать, вот только до такого мастерства мне было далеко. Что там сказал Михаэль? Не стремится описывать свою боль? Так она её уже описала, в подробностях рассказала все свои беды.

Вот дикарь с тем самым убором из перьев, он обгладывает человеческую руку, при этом бросается в глаза, что рука женская, а на среднем пальце даже есть кольцо. Может быть, это рука её матери. А вот солдат, огромный, хохочущий, в руке держит нож и собирается пустить его в ход. Не в бою, в бой со смехом не ходят, он явно собирался зарезать кого то беззащитного. Вот ещё один, судя по комплекции, тоже солдат, он полуголый, явно лежит на ком то, а картина выполнена от лица того, кто лежал под ним. Физиономия перекошена похотью, отчего становится страшно. А вот странная картина, она почти полностью тёмная, только полоска света внизу. А за этой полоской чёрные ботинки, кто то стоит там, а автор картины от него прячется в чулане. А вот ребёнок, не она, мальчик лет пяти. Он рыдает над трупами своих родителей, пытается их тормошить, но они не отвечают. И попробуй после этого убедить себя в том, что мир ненастоящий.

Но она привела меня не за тем, чтобы показывать картины, более того, почти сразу попыталась меня от них отвлечь. Она протянула мне руку ладонью вверх, а на руке зажегся огонёк. Маленький, словно пламя зажигалки. Потом он подрос, уплотнился и принял другую форму, сначала столбика, потом трансформировался в вытянутую иглу чуть ли двадцати сантиметров в длину. Потом игла начала ветвиться, из неё получилось дерево, а на дереве сидели птицы. Одна из птиц вспорхнула и улетела, постепенно растаяв в воздухе.

– Что это? – спросил я.

Она только улыбнулась в ответ.

Она показала мне ещё несколько огненных фигурок, потом повела обратно. Я присел за стол, где уже скучал Сабж. Отец Михаэль снял пиджак, оставшись в чёрной рубахе, присел во главе стола и… я подумал, что сейчас он прочтёт молитву, вместо этого он оглядел нас и сказал:

– Господа, я понимаю ваши подозрения, одинокий священник, явно не дружит с головой, немая девочка, живут в захолустье. Вы ведь уверены, что мы питаемся человечиной?

Я попытался возразить, но он меня перебил:

– Не нужно отрицать, я бы и сам такое подумал. Но, несмотря на то, что край этот скуден, у нас есть некоторые запасы круп и консервов, а ещё есть огород, который плодоносит круглый год, позволяя нам изредка побаловать себя человеческой едой. Что же до жаркого, то это горный козёл, они тут водятся, и спутать козлятину с человечиной сложно, попробуйте и сами в этом убедитесь.

Только после этого он прочитал молитву. На столе появилась бутылка вина, священник сам разлил её по маленьким бокалам, налив каплю и Джулии, а потом мы принялись за еду.

Я попутно распределял очки. Шесть уровней – это серьёзно, если так пойдёт и дальше, к концу нашего похода перевалю за сотый. Итого, двенадцать очков характеристик. Два в удачу, это святое. Пять в ловкость, тоже нужна. Три в силу. Два в телосложение.

Теперь с навыками. Был соблазн закинуть в скрытность или стрельбу, но я, немного подумав, отправил десять очков из восемнадцати в холодное оружие, мне, кстати, ещё за вождя единичку накинули, хотя умер он сильно не сразу.