|
Он так привыкает к этому, что уже не может существовать в более трезвой атмосфере. Как только мы открыли это, мы перестали впадать в экстаз, мы больше ничем не восхищались; какие бы замечательные чудеса ни показывал нам гид, мы оставались тупо-равнодушными, и на наших лицах не отражалось ничего. Мы нашли уязвимое место этого сословия. С тех пор мы неоднократно пускали наше открытие в ход. Кое-кого из них нам удалось разозлить, но сами мы сохраняли невозмутимое благодушие.
Вопросы обычно задает доктор, потому что он хорошо владеет своим лицом и как никто умеет принять слабоумный вид и говорить идиотским голосом. У него это получается очень естественно. Генуэзские гиды обожают американских туристов, потому что американцы всегда готовы изумиться, расчувствоваться и прийти в восторг при виде любой реликвии, связанной с Колумбом. Наш тамошний гид был преисполнен нетерпения и воодушевления. Он сказал: — Идите со мной, господа! Идите! Я показать вам письмо, писанное Христофор Коломбо! Сам писать! Писать своей рукой! Идите! Он повел нас в ратушу. После долгой внушительной возни с ключами и замками перед нами был развернут старый, пожелтевший от времени документ. Глаза гида засияли. Он плясал вокруг нас и стучал по пергаменту пальцем: — Что я вам говорить, господа? Не так ли это? Глядите! Почерк Христофор Коломбо! Сам писать! Мы симулировали равнодушие. В течение долгой мучительной паузы доктор внимательно рассматривал документ. Затем он сказал, не проявляя ни малейшего интереса: — А… как… как вы назвали субъекта, который написал это? — Христофор Коломбо! Великий Христофор Коломбо! Доктор снова внимательно исследует письмо. — А… он его сам написал? Или… или… как? — Он писать сам! Христофор Коломбо! Его собственный почерк, написан им самим! Затем доктор положил письмо и сказал: — В Америке я видывал четырнадцатилетних мальчишек, которые пишут лучше. — Но это же великий Христо… — Меня не интересует, кто это писал. Худшего почерка мне не приходилось видеть. Не думайте, пожалуйста, что вы можете нас дурачить, раз мы иностранцы. Мы не потерпим подобного обращения. Если у вас есть образчики настоящей каллиграфии, мы будем рады с ними ознакомиться, а если нет, то незачем здесь задерживаться. Мы отправились дальше. Гид был сильно обескуражен, но сделал еще одну попытку. У него было в запасе нечто, чем он собирался нас поразить. Он сказал: — Ах, господа, вы идти со мной. Я показывать вам прекрасный… о, великолепный бюст Христофор Коломбо! Чудесный, замечательный, великолепный! Он подвел нас к прекрасному — действительно прекрасному! — бюсту и, отступив, встал в позу: — Ах, взгляните, господа! Прекрасный, чудесный бюст — бюст Христофор Коломбо! Прекрасный бюст, прекрасный постамент! Доктор приставил к глазам лорнет, купленный специально для таких оказий. — А… как вы назвали этого джентльмена? — Христофор Коломбо! Великий Христофор Коломбо! — Христофор Коломбо… великий Христофор Коломбо. Ну, а чем же он знаменит? — Открыл Америку! Открыл Америку! Черт побери! — Открыл Америку? Тут какое-то недоразумение. Мы только что из Америки и ничего об этом не слышали. Христофор Коломбо… красивое имя… А… а он умер? — О, corpo di Bacco! Триста лет назад! — А отчего он умер? — Не знаю. Не могу сказать. — От оспы, а? — Я не знаю, господа! Я не знаю, отчего он умер. — От кори, должно быть? — Может быть, может быть… Я не знаю… Наверное, он умер от чего-нибудь. |
