Тенор Оскара был невыразителен, под стать внешности, однако глаза Рэнсом посуровели: она почувствовала то главное, что осталось невысказанным. Так же, как и Пьер.

 – Так какой выбор ты назовешь предпочтительным? – тихо спросил Пьер, приглашая Сен-Жюста продолжить.

 – По правде говоря, я вообще не вижу, из чего выбирать, – ответил, пожав плечами, шеф БГБ. – Мы обезглавили Флот, не даем адмиралам воевать, как они считают нужным, а когда монти их бьют, обвиняем тех самых адмиралов, которым не даем воевать. Как хочешь, Корделия, – он перевел тусклый, усталый взгляд на золотоволосую соратницу, – но это приносит скверные плоды как в пропагандистском, так и в стратегическом смысле. Давай взглянем правде в глаза: мы истребляем чуть ли не больше флотских, чем монти. И наши призывы поддержать «доблестных защитников Республики» звучат все менее убедительно.

 – Может быть, – резко возразила Рэнсом, – но это менее рискованно, чем посадить военных себе на шею. Сам посуди, – пылко обратилась она к Пьеру, – если мы введем их представителя в состав Комитета, военные получат доступ к сведениям, от которых мы всячески старались их оградить. Например, они могут узнать, кто именно избавил Республику от правительства Гарриса.

 – Ну, это едва ли, – рассудительно указал Сен-Жюст. – Прямых доказательств нашей причастности к… названным событиям никогда не было, и никто, кроме нескольких человек, лично причастных к операции, не может оспорить нашу версию произошедшего. Всякий, кто что-то знает и еще жив, – добавил он с бесцветной улыбкой, – вряд ли станет особо распространяться на сей счет, поскольку в первую очередь изобличит самого себя. Кроме того, я весьма основательно позаботился о том, чтобы все документы отражали исключительно официальную линию. И кому, кроме контрреволюционера и врага народа, может прийти в голову поставить под сомнение столь «беспристрастные свидетельства»?

 – Вероятность разоблачения и вправду невелика, однако это не значит, будто ее нет вовсе, – заметила Рэнсом.

 Тон ее был более резок, чем обычно, ибо она – что довольно странно для шефа пропагандистского ведомства, призванного манипулировать общественным сознанием, – вполне серьезно оперировала такими понятиями, как «враг народа». Зато к военным Рэнсом относилась чуть ли не с маниакальной подозрительностью, и хотя ее ведомство, по обязанности, вынуждено было восхвалять доблесть «защитников Республики», ее личная ненависть к Флоту граничила с патологией. Она искренне считала эту структуру оплотом закоснелых традиций, связанных корнями с прежним режимом, и подозревала в намерении свергнуть Комитет и восстановить власть Законодателей. Ну а череда военных поражений последнего времени, во-первых, усилила ее подозрения относительно нелояльности Флота, а во-вторых, породила опасения в том, что не спасший Республику Флот не спасет и ее лично – а вот это уже совершенно недопустимо. По существу, именно ее постоянно усиливавшийся, иррациональный антимилитаризм и натолкнул Пьера на мысль о том, что ему не помешает в качестве противовеса иметь под рукой кого-нибудь в мундире.

 Размышляя на эту тему, он часто удивлялся ее неприязни к флотским, ибо в отличие от него самого Корделия сформировалась как личность в рядах боевиков Союза гражданских прав.